Борис Финкельштейн: ПУТЬ ПОД СОЗВЕЗДИЕМ АРЬЕ-ЛЕЙБА, продолжение 15

• Начало смотри: http://agitprom2014.blogspot.com/2016/05/blog-post_26.html

МОЛОДОЙ СПЕЦИАЛИСТ. НАЧАЛО | На подлете к Благовещенску пассажиров уведомили, что в городе – минус двадцать. Хорошая перспектива! Выехать поездом из киевских плюс пятнадцать в московские плюс десять и оттуда залететь в совершеннейшую зиму.

Фимино осеннее пальтишко, одетое в дорогу, мало соответствовало этим реалиям.

Впервые за немалую Фимину пассажирскую практику, первыми борт самолета посетили пограничники. Далее последовали тщательная проверка документов и настоятельная рекомендация транзитным пассажирам не покидать здание аэропорта до очередной посадки в самолет (во избежание…). Фима удосужился разрешения на въезд в закрытую зону.

Аэропорт Благовещенска так же мало напоминал аэропорт Домодедово в Москве (или Борисполь в Киеве), как киевский вокзал - вокзал в Брянске. Сооружение четко соответствовало статусу города.

Получив свой багаж, Фима первым делом сменил амуницию на зимний вариант.

 С учетом ночного прилета, аэропорт был обречен несколько часов обогревать промерзшего путешественника. Особые удобства и обилие ненавязчивого советского сервиса Фима здесь не обнаружил. Но, зато, работал буфет, где Фима сумел перекусить и выпить чашку растворимого кофе.

На его направлении четко был отмечен адрес Управления бытового обслуживания населения Амурского облисполкома, которое молодой специалист должен был посетить по прибытию. Руководствуясь пословицей, что язык до Киева доведет, Фима достаточно быстро был сориентирован и к 8-ми часам добрался до пункта назначения.

Работа в управлении начиналась с девяти, а не с восьми (как думал приезжий). На его счастье, сторож оказался понимающим и запустил Фиму со всем его скарбом в здание. Битый час, до прихода работников управления, молодой специалист «маялся» на лестничной площадке возле батареи.

Приятная и приветливая начальник отдела кадров управления достаточно оперативно перенаправила Фиму к (подписанному им в Брянске) месту работы, милостиво разрешив оставить чемоданы в приемной.

Контора горбыткомбината располагалась через три квартала от управления по той же улице. Так что заблудиться Фима не мог при всем своем желании.

Вообще, Благовещенск отличался от всех городов, в которых Фиме приходилось до этого пожить или побывать, совершенно прямоугольным, плоским построением. Как река Зея удивительно перпендикулярно впадала в Амур, так улицы параллельно (или перпендикулярно) рекам в линейку секли город насквозь.

К Амуру примыкала, так называемая, центральная улица (конечно же, имени Ленина), с 2-х этажными, чаще деревянными, строениями времен российского купеческого статуса и некоторыми, более этажными, административными зданиями времен соцреализма. В остальной городской архитектуре превалировали кирпичные жилые пятиэтажки (хрущевское наследие разрешения жилищной проблемы советских граждан) и обширные вкрапления частного сектора, с каждым годом все более вытесняемого на периферию.

Но веяния времени уже посетили и этот периферийный, неторопливый, а местами и эпохальный город.

 На берегу Амура возвышалось высотное железобетонное здание современной гостиницы. Несколько новых жилых 9-ти этажных строений (чаще общежитий) разбавляли подавляющее архитектурное однообразие.

Немногочисленные промышленные предприятия, в большинстве своем, примыкали к Амуру и размещались в знаниях дореволюционной постройки, в которой ощущалась основательность и здравость архитекторов, заказчиков и строителей. Они с честью выдержали экзамен временем и варварство обитателей.

Директор горбыткомбината Борис Иванович Боронин был фигурой весьма колоритной. Пенсионного возраста, весом под 120 килограмм, без высшего образования, но достаточно начитанный, он обладал, как умением четко сформулировать свою мысль, так и природным внутренним чутьем на спрос и предложение.

За несколько лет до Фиминого приезда Борис Иванович добился разрешения от высшего руководства и организовал на предприятии производство по изготовлению олифы, спрос на которую на Дальнем Востоке просто зашкаливал. За счет прибыли от этого производства он построил мебельные цеха, которым (в то время) могли позавидовать даже столичные мебельные предприятия сферы бытового обслуживания.

Хозяйская жилка директора проявилась и в другом направлении деятельности его предприятия. Купив за бесценок ряд металлообрабатывающих станков, он наладил производство металлических венков, расширив ассортимент ритуальных услуг амурской «бытовки».

Фиму, скромно просочившегося в кабинет, Борис Иванович принял без экивоков.

- Каким ветром к нам? Не возражаешь, если я буду к тебе на «ты»?

- Да нет. Вот приехал по распределению после окончания института.

- А, знаю. Давно ждем. Один ваш уже у нас работает. Серега Л.. Знаешь его?

- Конечно.

- Ну и кем ты к нам?

- Механиком цеха.

- Так. Давай на чистоту. Как ты понимаешь, заявка на специалиста подается за два года. Сидеть это время и протирать штаны мы не могли. Главного механика, на которого претендовал Сергей, мы давно взяли. Сереге досталось твое место. Под какую зарплату ты подписывался?

-130 рублей в месяц.

- Давай так. У меня есть экспериментальный цех по запуску оборудования. Работа интересная, творческая – как раз для тебя. И зарплата – 180, плюс премиальные. Суммарно - вдвое, по сравнению с той, под которую ты подписывался. По-моему, не х…во.

Для убедительности аргументации Б.И. ловко пользовал мат.

Речь Боронина произвела на Фиму впечатление. Подумав несколько секунд, он дал согласие.

- Ну и ладушки. Сейчас позвоню в гостиницу. Пока будет решаться твое место в общежитии, поживешь там. Обустраивайся и девок наших пользуй. А через два дня в 8-00 жду у себя. Сейчас дуй в бухгалтерию и получи подъемные. Там тебе остальное поведают.

Через пару часов уставший Фима мирно спал в номере главной гостиницы города Благовещенска. Любой, прибывший в незнакомый город, посвятил бы часть времени на знакомство с достопримечательностями.

«Успеется» – решил для себя Фима

Его крепкий сон прервал настойчивый стук в дверь. На пороге стоял Сергей Л.

СЕРГЕЙ | Фима и Сергей учились на одном курсе, но в разных группах. До Благовещенска их орбиты пересекались мало: на лекциях, где-то на улице, в общежитии. В основном, они общались на уровне: «Привет. Пока». Даже на «военке» Сергей специализировался на десантника, а Фима – на танкиста. Так что и военные лагеря им достались разные.

При распределении, правда они договорились как-то списаться и скоординировать свою поездку. Но со своим отбытием сюда Фима сознательно затянул.

Сергей был младше Фимы на три «потерянных» последним университетских года.

Простой, деревенский парень, несмотря на многие жизненные коллизии, протаранивши свое высшее образование, Сергей не обладал высоким, по Фиминым критериям, интеллектуальным и культурным потенциалом. Но в нем сочетались качества, очень ценимые Фимой - честность и природная внутренняя доброта.

Сама обстановка должна была способствовать дружбе двух молодых специалистов, волею судеб заброшенных в Благовещенск.

-Привет. С приездом! Как долетел?

- Нормально. Немного устал. Поэтому и решил покемарить.

За окном установилась темнота. Фима посмотрел на часы. Пол седьмого.

- Сейчас вечер или утро?

-Вечер. Мне сказали, что ты приехал и остановился в гостинице. Я не поужинав, сразу сюда. Умывайся, одевайся, и пойдем ко мне в общагу. Отпразднуем встречу. Кстати, я и место для тебя там держу.

- Сережа. А, может быть, вначале в ресторан спустимся. Я подъемные получил. Посидим. Отметим. А в общагу – завтра.

- Ну, ты даешь. Мы тебя тут уже несколько дней ждем, а ты – завтра.

- А кто это мы?

- Я и бабы. Ты что не понял куда попал. Это же Благовещенск. Здесь по дороге будешь идти – мужиков не встретишь. Мы тут на вес золота. В общаге – 18 секций, из которых только две мужские, да и то не заполненные. Так что давай собирайся. Здесь ходу всего пять минут. Разве что вина в кабаке прикупим.

Через полчаса Фима сидел за столом в незнакомой ему компании. Впрочем, достаточно быстро его внутренняя напряженность спала. Присутствие нескольких особей мужского пола (соседей Сережи по секции) явно терялось в обилии женских глаз. Посмотреть на будущего перспективного самца действительно пришло много представительниц слабого пола. Фима не успевал знакомиться. А уж имена запоминать. Попроси его на следующий день вспомнить, как кого зовут, он был бы в большом затруднении. Принесенное вино исчезло по мановению ока. Взамен, начали мелькать бутылки разного содержания и крепости.

Некоторое время Фима контролировал процесс и, по давно выработанной привычке, уменьшал спиртовое напряжение на свой организм путем неполного осушения содержимого граненых стаканов. Но настойчивость присутствующих, а, главное, обезоруживающий жар крепко прижатых к нему женских тел достаточно быстро сняли искусственный стопор с его сознания.

Утро Фима встретил на кровати в Сережиной комнате, полностью обнаженным, с головной болью, в объятиях, не более чем он одетой, одной из вчерашних знакомых, имя которой он не мог вспомнить, хоть умри. Свой приход сюда и усаживание за стол Фима помнил отчетливо. Остальные события прошли мимо его сознания.

- Ну, влетел.

Женское тело, лежащее рядом и манило, и отталкивало одновременно. На соседней кровати лежала пара. В музыкально храпящем парне Фима узнал друга

- Ну, хоть Серега рядом. А то думал бы, куда это меня занесло. Надо же было так «нажраться». Интересно, кто это меня раздел? А что было ночью? Наверно что-то было. Тогда повторим.

И Фима обнял подарок, подаренный ему вслепую. Лучше бы он этого не делал. Артиллерийский выстрел вряд ли был импульсивнее и горячее. Наездница в мгновение оседлала его. Пружинная металлическая кровать распевала рулады, способные разбудить и мертвого. Но на соседнем лежбище не наблюдалось никакой реакции: то ли действительно крепко спали, то ли тактично не реагировали.

Боли в Фиминой голове странным образом прекратились. Ему стало наплевать на издаваемые звуки, на соседей рядом, на свою обнаженность. Его поглотило ощущение свободы, чувственности и приближающегося оргазма. Обычное предупреждение последствий заставило его кончить мимо.

- Ну, зачем? Мог бы и в меня, дурачок. Я чуть-чуть не успела.

Фима с удивлением уставился на любовницу.

- Я просто не хотел ненужных последствий.

- И зря. Мне залет не грозит.

- А тебя как зовут? – неожиданно спросил Фима.

- Во, дает. Ночь прокувыркались, а ему и невдомек с кем. Настя я, Настя. Ты меня, прежде чем в койку затащить, целый вечер клеил. Не помнишь что ли?

- Настя, кончай орать, - раздался голос с соседней койки

- Голова и без тебя раскалывается. Лучше бы принесла чего-нибудь попить.

- Ты ей, Фима, не верь. Это она тебя на себя заволокла. И, при этом, других желающих, нахально отвадила.

- Конечно, отвадила. Их, сучек, хлебом не корми - дай мужчинку под бочок.

Совершенно не стесняясь, даже бравируя своей наготой, обнаженная Настя спрыгнула с Фимы и направилась за бутылкой воды для Сережи.

- Ну, что? Проснулись соколы? Головки, небось, бо-бо? А поправиться нечем.

- Буди Серега Наташку. У нее в загашнике точно что-то есть.

- Чего разоралась с утра пораньше, клизма? И так вчера посидела на дурняк. Все проставлялись, а она - как самая разумная. Сама одевайся и дуй в магазин.

- А где я тебе денег возьму? Это вам, постригушкам, каждый рабочий день карман согревает. А у меня еще неделя до получки.

- Девчонки не спорьте. С деньгами - не вопрос. А головушки точно спасать нужно. И во рту, будто кошка нагадила. Кого бы до магазина спровадить? Чай, не гостя заряжать? Во-первых, не знает куда, а во-вторых, его вахтерша обратно не пустит. Вчера, с каким боем уговорили. Так что, Настена, по всему – тебе чапать.

-Слабаки! А я что? Я ничего. С удовольствием смотаюсь. Эх, гуляй душа, пока Аслан не вернулся.

Когда за Настей закрылась дверь, Фима начал выяснять подробности вчерашнего вечера.

- Да ты отрубился еще до двенадцати. Бабы тебя аккуратненько раздели и в кроватку уложили. А часа в два стали потихоньку отваливать. Тут Настя с Валькой за тебя и сцепились. Если бы не Топеха, точно бы хари друг другу разодрали.

- А кто такая Топеха?

- И этого не помнишь? Та, самая здоровая деваха. Шкаф. Она у нас здесь не только всех девок в кулаке держит. Мужики с ней не спорят. Раз цыкнет, и вся наша женская колония, как шелковая. Даже наша, сука, коменданша ее побаивается. Да чего рассказывать? Поживешь, увидишь.

- А кто такой Аслан?

- Настин жених. Взрывной парень. Чечен. Работает водилой и живет в соседней секции. Сейчас уехал в отпуск домой. Вот Настя и мается дурью. Вчера всех достала. Хочу этого, извини, носатенького. Хочу и хочу.

- То есть мне предстоят разборки с ее женихом?

- Да не бери в голову. Эта кошка всех мужиков общежития достает, когда Аслана рядом нет. Но ни к кому надолго, кроме него, не прикипает. Несерьезная пустышка!

ПЕРВЫЙ БЛАГОВЕЩЕНСКИЙ КОНФЛИКТ | В понедельник утром Фима, как и договаривался, явился на прием к директору горбыткомбината. Рабочий день еще не начался, но Борис Иванович уже восседал в своем кресле.

- Пришел. Молодец. В общежитие уже вселился?

- Вещи перетащил, но официально – еще нет.

- Значит, так поступим. Сейчас двигаешься вот по этому адресу. Там наши цеха по ритуальным услугам. Найдешь В.Г. Это твой непосредственный начальник. Он тебе все расскажет. А к часикам четырем вернешься сюда. Мои кони к этому времени тебе бумажку в общежитие состряпают. Возьмешь у секретаря.

Идти Фиме предстояло не очень далеко. Да и затеряться в лабиринте прямых благовещенских улиц было практически невозможно. Но на дворе было минус 25, и пока Фима по выданным ориентировкам добрался до цехов ритуальных услуг, он прилично замерз. Его зимняя амуниция явно не соответствовала погоде. Более всего страдал злополучный нос. По совету редких встречных прохожих он растирал его снегом, и, в конце концов, спрятал под шарфом. Такой «форс» и в самые лютые морозы для Киева был бы в диковинку, но в Благовещенске этот внешний вид был в порядке вещей.

Помещение, где должен был находиться его начальник, имело отдельный вход. Фима открыл дверь и вошел внутрь, внося сопутствующий зимний холод

Содержимое помещения Фиму не впечатлило. Три металлорежущих станка, несколько слесарных верстаков и все. Инженерного стола, за которым Фима представлял себя, в помещении не было. Не было и кульманов. Спиной к нему, в рабочей робе с драчовым напильником в руках стоял мужчина.

- Добрый день! Вы не подскажите, где я могу разыскать В.Г.?

- Здравствуйте. Я и есть В.Г.

Фимино удивление нарастало. Его начальник с напильником в руке подпиливает что-то зажатое в тисках.

- Я от Бориса Ивановича в ваше подчинение.

- Заходи, переодевайся. Давно жду помощника. А то я один здесь совсем запахался. Работы - невпроворот. Вот этот верстак будет твой. Одевай халат, а я тебе буду показывать, что и как нужно делать. Напильник то в руках хоть раз держал?

Такой поворот событий Фиму явно застал врасплох.

- Это экспериментальный участок?

- Экспериментальный, самый что ни на есть.

- Я – молодой специалист, после окончания вуза. По распределению. Инженер. Моя работа – за столом, а не за верстаком. Борис Иванович…

И тут только до Фимы дошло, что он расписался в приказе, не особо вчитываясь в его содержание.

- И какова моя должность?

- Слесарь шестого разряда с окладом в 180 рублей.

- Давай не задерживай. Переодевайся и вперед.

Весь день Фима простоял за верстаком, опиливая какую-то деталь. По ходу дела он обдумывал план своих дальнейших действий. Пару свежих мозолей на руке сигнализировали о Фиминой не предрасположенности к данному труду. Но план в голове был выработан, и к четырем часам он сидел в управлении горбыткомбината.

Секретарша сразу же обеспечила его направлением в общежитие.

- А Борис Иванович на месте? Может он меня принять?

- Подождите, сейчас узнаю.

Секретарша набрала директора.

- Борис Иванович. Здесь в приемной новый молодой специалист. Просится к Вам на прием.

-Пусть заходит.

 Директорская поза с момента их последней встречи практически не изменилась.

- Ну, как первый рабочий день?

-Не очень.

- Ничего, ничего втянешься. Планы у меня на тебя большие. Что В.Г.? Простой работяга. А у тебя, я чувствую, голова на месте. И мозги – еврейские. Чую, много славных дел провернем.

- Борис Иванович. Спасибо на добром слове. Только я к вам приехал, как молодой специалист после окончания вуза. И по закону не должен выполнять обязанности ниже моей квалификации. Я думал, что работа в экспериментальном цехе будет инженерная. А вы меня – слесарем за верстак.

- Так ведь, чтобы понять процесс надо начинать с азов. Ты же помнишь Райкина: «Забудьте про индукцию и дедукцию. Давайте продукцию». Поработаешь, осмотришься. И мы к тебе приглядимся: что ты за гусь? А там, смотришь, и что-нибудь инженерное вырисуется. Идет?

- К сожалению, нет. Если у вас нет для меня должности, за которую я расписался, открепляйте меня. И я, с чистой совестью, отправлюсь в Киев.

- Да ты что? Сразу - открепление, в Киев? Что у вас в Киеве интересного? Ты ж мужик, а у нас здесь баб – непаханое поле. Ну, да, вижу, ты настроен серьезно. Погоди в приемной. Сейчас сделаю один звонок.

Через некоторое время директор вышел в приемную.

- Так, Фима. Дуй сейчас в Управление, в отдел кадров. Тебя там ждут.

Через десять минут Фима сидел за тем же, ему знакомым столом в отделе кадров Управления бытового обслуживания Амурского облисполкома. Сидящая напротив, все та же приятная «кадровичка», терпеливо выслушивала его рассказ.

- Да. Вы правы. Боронин не имел права определять вас на должность слесаря. Я говорила об этом с начальником Управления. У нас к вам есть другие предложения, которые Вас должны заинтересовать. Сейчас я зайду к начальнику, а Вы, пожалуйста, подождите в приемной.

Через пять минут Фима был приглашен в кабинет Начальника Управления М.И.Былина.

Комната была выдержана в строгом сталинском стиле. Те же сдвоенные двери, ориентированные на подавление сознания посетителя, тот же Т-образный стол, тот же портрет партийного лидера страны в изголовье, то же обилие телефонов на главном столе. Во главе восседал хозяин кабинета. В отличие от массивного директора горбыткомбината, начальник Управления не мог похвастаться ростом и телосложением. В его пронзительном и холодном взгляде читался весь путь наверх по партийно-хозяйственной лестнице.

С чиновником подобного уровня Фиме встречаться так близко доселе еще не доводилось.

Позже Фима узнает, что Былин являлся и членом Амурского обкома партии, то есть входил в элиту тех, кто ворочал судьбами людей данного региона.

Холодная корректность начальника Управления была показательна. Фиме. Было чему поучиться.

- Разрешите. Добрый вечер.

-- Добрый. Проходите, садитесь.

Перед Былиным лежали Фимины документы.

- Итак. Вы приехали к нам по распределению после окончания Брянского технологического института. Инженер механик. А у Боронина не нашлось для вас места, соответствующего вашей квалификации.

- Вот что я думаю. У нас в Управлении уходит в декрет сотрудница технического отдела. Естественно, что на это время ей необходимо подыскать подмену. Брать людей с улицы я не хочу. Я предлагаю Вам, Ефим Иосифович, поработать у нас в Управлении. Для Вас это будет хорошая стартовая школа. До ухода нашей сотрудницы Вы будете числиться в нашем подразделении - Технико-экономическом Бюро на инженерной должности. А потом мы переведем Вас в штат Управления.

- Работать же Вам предстоит сразу в нашем техотделе. Зарплата будет значительно превосходить ту, на которую вы подписывались. 160 рублей – оклад, плюс ежеквартальные премии, порядка 33%, плюс разовые премии, плюс местный коэффициент. Если работа у нас сладится, то 250-300 рублей в среднем вы будете получать. Ну а жить будете в нашем общежитии. Некоторое время. У нас очередь на квартиру для моих сотрудников ежегодно двигается. Так что и здесь для Вас очевидна перспектива. Согласны?

И хотел бы Фима отказаться ради призрачного открепления и не менее призрачного вторичного свободного распределения в Киев. Но уж больно радужные перспективы открывались здесь для него. После небольшой паузы Фимины уста изрекли:

-Согласен.

- Ну, тогда подождите в приемной. Кстати с жильем Вы уже определились?

- Да. Вот направление на поселение.

- Значит, Вы еще не вселились? Хорошо. Сделаем так. Идите, вселяйтесь, а завтра к девяти часам - сюда на работу в технический отдел.

- До свидания

Фима вышел на мороз. Маршрут до общежития был чрезвычайно прост. Путь туда занял не более 7 минут.

Для вселения в общежитие требовалось присутствие коменданта. На счастье она оказалась на месте.

Фима уже был наслышан об этой сумасбродке, которая, не обладая культурой и образованием, беспардонно, в любое время дня и ночи, без стука врывалась в любую комнату. Обитательниц общежития она третировала безбожно. С мужиками она воевала выборочно и, в основном, по вопросам поддержания порядка на кухне и в туалете.

Фиму комендант, почему-то, встретила приветливо. Быстро оформила необходимые документы и выдала постельное белье. Причину столь любезного отношения коменданта объяснялась достаточно просто. Фиминому приходу предшествовал звонок из Управления.

Поселился Фима, как и планировалось, в одну комнату с Сергеем.

В тот же вечер продолжилось Фимино знакомство с обитателями общежития. И хотя его после трудового дня клонило в сон, до двенадцати их комната напоминала проходной двор.

Затем Сергей напомнил присутствующим, что завтра рабочий день, и кое-кому необходимо подготовиться к работе.

(продолжение следует)

Веле Штылвелд: Сквозь густые акварели ночи

Сквозь густые акварели ночи – на границе жемчуга и гжели

сон упрямо приходить не хочет к изголовью старческой постели.

Радуга качается незримо над десницей мира старика:

вечного седого пилигрима, вещего святого инока....

*     *     *

Блуждание дворовых стариков – кто командор, кто просто неудачник.

Планета чудаков и простаков: век прожит – стал решебником задачник.

По жизни незатейливо они дожили до морщин седых и подагр,

и каждый, кто вчера еще любил, сегодня вровень мандол, ступ и пагод...

кто выбился, кто головой поник, кто спутал камнезои с мезозоем,

у каждого свой горький неолит и на душе кровавые мозоли

*     *     *

1.

За окошком - карагач, там, где ты водила квач,

там, где рядышком с луной полночь входит в дом родной.

Ослик, бричка, стог овса, в полночь вспенится роса,

полуостров южный Крым. Кто не пришлый - караим!

У Киншасы тихий стон - хлеб без пахарей взошел.

На беду - в стране война, хоть стеной взошли хлеба.

Немец строг: - Всё, караим! Хлеб в стога вяжи, Хаким!

Бричку, ослика - сюда. Хлеб - на бричке и в закрома!

В мире шел сорок второй - хлеб был собран всем селом.

Для кого село - кишлак, а для немца - всё не так!

Эй, Хаким, бери жену, с карагачем ставь в строю,

с ними рядом встань, не плачь - пуля к пуле в карагач.

Был прошит и пал Хаким, и жена навеки с ним.

В мире шел сорок второй - хлеб в стогах стоял стеной,

подле трупы - плачь - не плачь... В каждом доме карагач!

Ни погостов, ни могил. Хлеб кровавый помнит Крым.

Крымские евреи - землепашцы были расстреляны
после сбора урожая зерновых - пшеницы, овса и ржи
летом 1942 года

2.

Послевоенная посуда – на сколах лет, на сколах зол.

Её сносили отовсюду – из домен, снов, траншей и рвов.

Вот шхейны блюдо, эйтны пестик, а ступа равинши Рахиль,

и этот оловянный крестик, что Йошка-цыган в ковшик влил.

Ни свахи нет, ни той соседки, и Йошка вышел на расстрел,

Их расстреляли внезаметку, поскольку Аспид так велел.

Осталась странная посуда – кто мед в ней пил, кто рыбу ел,

а кто-то прянно-мятный штрудель, чтоб сердцем он не оскудел...

Ах, этот ковшик беспечальный бывало мёд лил в пахлаву,

и на вареники сметану, как перст Судьбы на длань Ему.

Два полумыска, три тарелки, столовых ложек серебро

без вензелей витых не мелких, а так домашнее добро.

Его на стол обычно клали, встречая в царственных шелках

царицу древнюю, что Авель нарек Субботою в святцах.

– Мечи на стол поесть живее! – кричат, как прежде, сорванцы,

не те, иные... Те истлели. Их Бабий Яр принял в истцы...

И вот седая в лунь старуха пред мерным заревом свечи

спешит кормить обоих внуков, но также слышит краем уха

– Мацы, расстрелянным, мацы!

Послевоенная посуда... снести б её в ломбард навек,

чтобы не слышать отовсюду: – я жил... был тоже человек!

• Дмитрий Рассадович Чудесные стихи, спасибо.
• Веле Штылвелд написаны в разное время. но оба произведения фактажны... оба на том, что было... честно и страшно.. было. спасибо, что понимаете и... принимаете в душу... душой...

*     *     *

Старики несут на кон навороты судеб – безобразных, без икон – Бог их не осудит…

Опостывшие – они прожили немало, словно шпалы через пни – там их жизнь мотала.

Измочалено-грешно требуют участья – каждый в имени своём не отыщет счастья,

продувные чудаки, сучьи, божьи дети, что вы сделали?! Молчок. – Некому ответит!

*     *     *

Дети Родоса и пены, дети пемзы и Голгофы, –

все мы чьи-нибудь на свете, а в окрест – чужие строфы.

А в окрест – чужие мысли, а в окрест – земное зло –

всё как будто подомыслью кто-то вытворил чумно!

Формы созданы и тленны, неосознанно поют:

– все мы родом из Равенны, там, где гениев приют.

Но в бессилии культура сатанеет под хлыстом:

прошлого архитектура сводит гениев в дурдом.

Дети Каина и Будды, дети Евы и Пророка, –

онемело, зло и глухо мы живем на свете плохо!

А в окрест – не по карману, а в окрест – не по душе,

а в окрест – шаги упрямы и любовь на вираже.

Смерть за нами плачет люто, формы требуют реформы

по законам абсолюта: чин по чину, смерть по форме.

И в параболы меж пальцев заливают виталакт,

в души – яд земных скитальцев, в тело – тромбы и инфаркт.

Дети Кия и Оранты, дети половцев и скифов, –

Млечный путь прошли атланты, миф навеяв сном халифа.

Но в окрест – расставив вежи и костровья у реки,

крест свой – пролежень да лежень – рвут Атлантовы быки!

Всюду идолы, что тщатся быть творцами – сокровенны.

Всюду сомон святотатцев разрушают лик Равенны.

Но из накипи, из пены, из житейского дерьма

Красота творит нетленно над планетой терема.

*     *     *

Мы вышли из куба кубов в кластер черного неба

на самом разломе миров корочкой черствого хлеба.

Мы вышли из куба миров, пройдя через радугу света.

чтоб заново выстроить дом, которым нам стала планета.

Чтоб заново выстрадать дом законов, любви и надежды –

мы вышли из куба веков, в котором велись как невежды.

Мы вышли из света миров в безбрежное тау-пространство,

в пылающий вечно альков, в котором не жди постоянства.

Мы вышли на траверс миров – навстречу людей и Богов!

*     *     *

Вот и кончилось лето. Вызрел хмель, вызрел звук,

вышла горечи память в вереницу разлук,

заиграли троисто в многогорькой тиши

скрипки, саксы, гитары – старичье, малыши.

Джаз и рок откровенно размешали печаль

с чем-то очень нетленным, с чем былого не жаль,

в чем присутствует право и молиться и жить

за святую державу и украинцем быть...

Гобрахт мунес, ребята, ради Бога, друзья –

наша жизнь простовата, если верить нельзя,

в то, что сбудется чудо и победа придёт,

в мир, в котором покуда грустных дней тихоход.

*     *     *

Между Богом и Небом остается зазор, где Душа запирает свой прошлый позор,

где Душа замирает на кромке дождя, и себя задирает исподом плаща,

где окатыши солнца срываются вниз и рождают фонтаны волшебных зарниц,

и мелькают нежданной иные миры, те, в которых незваны мы с тобой до поры...

*     *     *

Собирая миры по крупицам в лубок, пересортицу лет перебрав по часам.

Вдруг печаль понимаешь – в ней время – песок! И в неё отступают испуги и страх.

На зыбучих песках изменяется мир, и глаза остывают ранимо в слезах –

изрыхляются звуки и глохнет клавир, и стоят часовые у дней на часах!

Отпуская миры по крупицам в рассвет – мы себя обрекаем страдать и любить,

мы себя назначаем на Новый Завет и уже понимаем, что учимся жить.

*     *     *

Забываем родные наречья, зашиваем в гортани клинки -

мы имперские дети Двухречья, мнгогокровные наши полки.

Мы за Ездрой уже не вернёмся, мы духовных путей иноки,

Остаемся... навек остаёмся, зашиваем в гортани стихи...

Кто-то грезит Италией пряно, задыхаясь от привкуса трав,

будто там он и впрямь итальяно, пасто-пиццу без меры умяв.

Только я не желаю гостинцы этой жаркой и дивной страны

есть по жизни с клеймом: "из чужинцев". Ни Отчизны нет в том, ни судьбы.

Остаюсь навсегда украинцем - материнский мой идиш в крови,

не уехать уже, не упиться - нет во мне отторженья земли.

Баба Ева гусиные шейки зашивала с пшеничкой мукой,

слыла в доме она белошвейкой, а по жизни - певуньей святой.

Её песни звучали на идиш, не упомню теперь их слова...

В синагоге она не молилась, ну а Тору в себе берегла.

Так и Аннушка - бабка другая матку Боску несла сквозь года,

Чехстовинская речница Рая, выпекая коржи для меня.

А затем тонким венчиком звонким млеко-с-мака взбивала легко,

чтобы сладкое елось ребенку и... кобеты любили его.

Так и вышло - любовь и кобеты без соломки из мака в крови

перешли в незабвенные Леты - те, где в строки сминались клинки.

*     *     *

ВечнЫ славянские форпосты - дурная слава им чужда.

Земля Отечества коростой вживляет в вечность письмена,

и Имена, что прежде жили, и Родовые камни стуж,

в которых замирали были, но люди помнили, любили,

и оттого прошли сквозь Были без отторжения из луж.

В них отражалась окантовка нездешних весей и морей,

в которых жизнь бросала оземь князей, кликуш, богатырей...

Ведуньи ведали спросонок кому чего в подлунный час,

но пробивалось Эго звонко, и проступал иконостас.

А с ним былого прегрешенья переходили в горбыли,

где Кривошип и Лабуденко точали Храмы и Дворы.

По городищу шла дорога извивом к Храму Правоты,

в котором  ведали Даждь-бога, и с ног снимали постолы.

И перед древнею божницей молились Пращурам своим,

а те из Космоса столицо во всём ответствовали им.

*     *     *

1997-2017 гг.