Веле Штылвелд: Голос погибшей вселенной,часть третья

Веле Штылвелд: Голос погибшей вселенной,часть третья 

Мир Орниса: Создание Искусственного Интеллекта

Прощай, моё преступное создание Стазиш! Прощай, Стазиш, но помни: мы ещё не однажды встретимся с тобой, пока оба окончательно не превратимся в порывы нейтронного смерча, вызванного нашей аннигиляцией. Эти порывы унесёт за собою с Земли свежий солнечный ветер. Но это случится не скоро. Ибо прежде мы, преступные Боги, должны будем отстрадать своё в полной мере, ибо то, что прежде мы допустили гибель целых своих вселенных, так и остаётся чудовищным злодеянием...

Нет более Миров, однажды созданных и разрушенных нами. Есть тяжкая земная ссылка вселенских Богов и Преступников, которых они породили... Только как теперь понять нам, кто из нас Бог, а кто просто Преступник, как теперь во всём том разобраться, когда, в виде единого земного человечества, все вместе мы прошли через катаклизмы и войны, рождение и закат заблудших цивилизаций и оказались совместно в очень странной реальности, где за нами неотвязно следуют иссеченные из нашего древнейшего прошлого сны.

Они всё чаще напоминают нам – кто мы такие, поэтому я, в числе многих адептов, решил записывать сны. Многие, очень многие стали себя подозревать в содеянном ими однажды. И тогда каждый, как в сите, стал по крупицам намывать в своих снах осколки своего прошлого мира. 

У многих так ничего и не получилось – притупился в земных условиях прежде космический Разум, потомки горе-Создателей смешались с потомками созданных теми существ (произошёл колоссальный инцест), потеряла контакты с Землёй созданная из осколков погибших Миров Резервная вселенная, на которой очередной дежурный Демиург так и не посмел более узурпировать власть, даже облачив себя в пурпур мантии Прокурор-президента...

Жаль, что о прежних же прокураторах Личных вселенных так и не написано книги. И будь такие книги созданы – они сразу бы оказались под величайшим запретом даже сегодня, во времена демократические, где нет столь мощных спецхранов, о которых в тоталитарные годы говорили много и мрачно, обычно шепотом.

А прежде, как и их создатели, эти книги были бы сожжены на кострах, ибо истории землян уже ведомы девять книг, написанных одним бывшим прокуратором своей Личной вселенной, которые уже повлекли за собой гибель цивилизации до прежде мудрых Атлантов, и уже в новые исторические времена породили Навуходоносора, Чингиз-хана, Батыя и Дария, Наполеона и Гитлера...

Нет! Нового девятикнижья не будет, пока еще продолжается земная ссылка Богов. Но каждый имеющий право, да узнает, что он одновременно – и Преступник, и Бог, что он ссыльный за преднамеренное заигрывание с мировым Злом, и что он имеет стойкий иммунитет стремящихся к доброй вести землян.

Пусть каждый сегодня узнает только о том, что всем вместе нам вскоре навсегда возвратят право называться космическим Человечеством. Не забывать бы всем нам своего недавнего прошлого, когда великий и ужасный Бонапарт так и не возвратился из своей ссылки, а Коба Иванов возвратился... и стал Преступником планетарного масштаба – Иосифом Виссарионовичем Сталиным... 

Возможно, и с нами не всё так просто, и как бы и нам не попасть в одну из английских детских считалочек, похожих на ту известную, которую перевёл однажды Маршак:

Семь мудрецов в одном тазу гуляли по морю в грозу.

Будь бы прочнее старый таз – длиннее был бы наш рассказ...

Сегодня Человечество состоит не из семи мудрецов. И каждому мудрецу снятся его особые сны. Они тонки и иллюзорны, они легко при пробуждении рассыпаются на бесчисленные мириады нейтронов, и из ослепших от красок реальности миллиардов нейронов трудно извлекать растворяющуюся навсегда истину. 

Но сегодня её предстоит нам искать. И тем, кто уже встречал в своей жизни, и тем, кто ещё, увы, не встречал того странного длинношеего продавца снов, который поначалу прикидывался почти бескорыстным продавцом почти нелепых детских кубиков... 

Но только я сразу почему-то заподозрил в нём хитреца. Ибо мне был ведом универсальный вселенский закон: бесплатное являй равным, все иные должны за полученные Знания отплатить тонкой мерой возникшего в них духовного мира...

Пришло время платить по счетам – мой тонкий мир вызрел не на пустом месте, и мне стали доступны и погибшей моей вселенной, и моё теперешнее право врастать в новое космическое человечество, не однажды уже привитое от преступной божественности – погрешимой и страшной, во времена, когда я, как и все мы, земные, принадлежал к межзвёздному племени Зордаков – к племени ныне идущих по тропе сновидений...

Среди ныне идущих по тропе сновидений однажды и ко мне пожаловал очень странный, совершенно удивительный сон... В нем я заново пережил побег Ноеля Кошена, возведенного в ранг государственного преступника.

Ноель служил армейским ревизором в пограничной ссылке империи. Ведь границу не суждено лелеять и охранять патриотам. Она доверена куда менее благонадежным: высланным на поселение – в разное время, за разные провины: офицерам и рядовым. На то она и империя – чем менее блистательный и более огорошенный в ней человек, тем вернее надлежит жить ему на отшибе.

Прежде Ноель был блистательным министерским ресторатором, но случилась непростительная вольность, за которую его сослали, вернее отправили исполнять бессрочную воинскую повинность, за строптивость – отказ от исполнение прихотей имперского министра всех наказаний.

Тот, видите ли, желал, чтобы предоставляемые ему кулинарные изыски Ноеля непременно пели сладкоголосым голосом слабоумной юной нищенки в красном платье в обеденном муссе под маринадом.

Всякий раз перед этим нищенку натирали пищевыми благовониями и благоуханиями из корений трав и плодов экзотов, отчего и сам Ноель страстно эту Стрину желал, и оттого нисколько не медля брал и овладевав ею без оглядки на этикет, перед самой упаковкой девушки в кремы и конфитюры.

Вот почему Стрина, даже преображенная гастрономическими изысками Ноеля, сохраняла в себе терпкий запах Ноелевого пристрастия, а домогательствам Ноеля нищенка уступала легко, и министру наказаний оставалось только неистовствовать...

Однако и сам министр на десерт был не прочь овладевать сладкоголосой и сладкотелой певуньей под её полуобморочные страстные стоны. После этого она ему естественно пела, после чего и иным-прочим желающим из числа на обед приглашенных позволялось потреблять столь пикантный стрип-торт соразмерно их обеденным аппетитом.

Сам же министр наказаний долго негодовал, получая ежедневные рапорты от фискалов-кухмейстеров о дообеденных проделках сладкой парочки: Ноеля со Стриной, пока наконец не убрал их обоих собственной директивой со своих набыченных глаз – и ненавистного ему ресторатора, и столь сердобольно уступчивую ему шалунью с голосом нежной сирены и запахом мускуса от жарких соитий с Ноелем...

С тех пор и писал Ноель казенные ревизорские сказки по периметру необъятных имперских границ, и повсюду за ним неотвязно следовала красотка-нищенка в красном дорожном платье, собиравшая подаяние под восторженный рёв провинциальной толпы, всякий раз восхищавшейся её пленительным пением.

Так вот изгнанники и привыкли к своей новой жизни – этой постоянной полосе препятствий и неудач, и научились вполне сносно преодолевать обрушившиеся на них неприятности.

Однако жили они теперь только после её бесконечно светлых концертов и его одинаково нудных отчётов, после иных из которых ставил он наконец густым шоколадным кремом последнюю точку на роскошных задницах сытых гарнизонных шеф-поварих – аппетитных и ладных, и отсылал их по привычке к обеденному столу самого министра всех наказаний, столь любившего подобный кулинарный изыск.

За это Министр даже представил Ноеля к ордену Подобострастия Третьей Степени, но строптивый и гордый Ноель от ордена отказался, за что и угодил в караульные на самую оконечность отдалённой южной границы.

До тех пор Стрина и Ноель свои общие ночи проводили в любви в маленьких приграничных отелях, где за окнами кричали совы и ухали филины, где контрабандисты считали их за поведенных – ведь на границе следовало заниматься не сексом, а контрабандой, и пить не мускусный секрет друг у дружки, а горный с горчинкой ром, а уж если и предаваться разврату, то в обществе высланных со столицы громовидных фридам, при которых не принято было стеснять пылко-похотливую плоть и стесняться своих мерзко-резких манер.

Случалось, что эти лужённые со всех сторон мессалины отдавались прямо на трактирных столах в пылу громких разборок представителей враждующих кланов с рожами висельников и приаповыми корнями кувшинных обхватов. 

Стрина же и им только что пела в те тоскливые дни, когда и Ноель надирался и засыпал где-нибудь под столом. Но тогда он носил ещё офицерское платье и имел надлежащий мундиру чин, и потому Стрину старались не донимать... 

Опальные офицеры и отпетые контрабандисты умели держать должную дистанцию между собой.

Но вот Ноеля окончательно разжаловали и сослали в маленький южный гарнизон с грязными и потными нравами. 

Теперь даже Стрина должна была предварительно отбиваться от целой своры начальников, и лишь угомонив их, совершенно измучено добираться до караульной сторожки своего строптивого возлюбленного дурочка.

Но и тогда пылкий Ноель брал от неё своё и дарил ей, уставшей, взаимность, после чего сонно и тупо обозревал на её теле разнообразные жёлто-синие в фиолетовых подтёках пятна от рук прелюбодействующий с его певуньей женатых своих начальников.

Однажды, доведенные до отчаяния, они поклялись бежать на юг, заграницу, в независимую республику Не_Уймись на побережье Голубой лагуны, к старинному Городу с монастырями и винными погребками. Так бы и случилось, но...