Веле Штылвелд: Голос погибшей вселенной,часть четвертая

Веле Штылвелд: Голос погибшей вселенной,часть четвертая 

Мир Орниса: Создание Искусственного Интеллекта

Прямо с постели Ноеля неожиданно вырвали в караул. В карауле на Ноеля напали наемные убийцы, и тут оказалось, что карабин Ноеля не способен произвести и единого выстрела. 

Нападавших было двое – оба крупнорожие мужики-мукомолы с огромными руками мясников и гривастыми мордами профессиональных убийц.Бить Ноеля пытались заводными ручными ключами от армейских трейллеров-большегрузов, предназначенных для вывоза возможных и невозможных ценностей в любое время хоть к самой лоховой бабушке... 

Такие трудолюбивые в своём деле миляги и точно могли бы убить!

И тогда Ноель бросился бежать прочь с поста, а за ним с воем понеслись его недоразвитые преследователи, грозя разнести ему череп на мельчайшие части и поковыряться зубами в оторванном огрызке его натруженных генеталий.

Тенью за Ноелем и его преследователями туда же, за границу империи перемахнула и Стрина. И в неё и в Ноеля не стреляли, их просто изгнали за пределы мира, как напрасно непокорившихся изначально предназначенной им участи... 

Покорившихся судьбе Дураков.

Ноель об этом сценарном блоке ущербной власти сном духом не знал. От свалившейся на него передряги он спрятался в придорожном автомобильном ангаре. И тут же попал в облаву.

Ангар имел бездну служебных помещений, и его преследователи, в поисках сбежавшего, озверело и скрупулёзно занимали одно за другим.

И тогда за Ноеля заступился дорожный рабочий, почему-то очень странно похожий на одного из двух его недавних преследователей. Он показывал все новые и новые укрытия, пока не осталось только одно, последнее.

На пороге этого укрытия был захвачен врасплох сам рабочий. Его тут же арестовали – одним только голосом, без наручников, оружия и конвоя и незамедлительно увели...

Ноель безнадежно зашёл в самое последнее укрытие, и не ошибся: здесь его ожидал полицейский с двумя понятыми монахами из местного пограничного монастыря – они засвидетельствовали переход Ноелем нерушимой имперской границы, и Ноель был интернирован. 

Для арестованного был подогнан разноцветный арестантский трамвай, в котором Ноель и должен был проследовать через всю неукрывшую его страну под неусыпным конвоем на каторгу.

Обреченные каторжане строили противомуссонные дамбы на далёких Штормовых островах. И каторга, и трамвай были арендованы у независимой республики Не_Уймись имперским министром всех наказаний.

Однако сопровождавший Ноеля полицейский в штатском был лысым южанином. Этим и воспользовалась Стрина – она знала, что южане падки на услуги бродячих дуэний с довозрастным крошками-проказницами в серых монастырских плащах.

В черте древнего Города, через который проезжал узник, трамвай стал делать все более и более частые остановки. 

Юные монастырские сладострастницы по одному выводили из трамвая многочисленных конвоиров, оставляя в залог своих старых дуэний. Так было принято на извечно коррумпированном и вечно озабоченном юге.

Дуэньи-заложницы, получив за предоставление услужливых проказниц должную в таких случаях мзду, чопорно рассаживались на освободившиеся места в длиннополых чёрных скуфиях и таких же до самого пола рясах, пока в салоне трамвая не остался один единственный старший конвоир-сопровожатый с оттопыренными ушами, в огромных раковинах которых можно было услышать призывный вопль похотливого сластолюбца.

Кроме какофонии, исторгаемой из огромных ушных раковин, выдавали отпетого прелюбодея и вечно воспаленные глаза сексопильного кролика и обрубленные госпожой природой в форшмак, невероятно короткие и толстые, волосатые пальцы рук.

Здесь-то и зашла в облике дуэньи Стрина с широкобедрой девочкой-бай в таком же сером плащике монастырской блудницы, но за которым скрывалась не странствующая послушница, а опытная карлица карга-Лина, давно знавшая обычай этой страны – право вывести узника в Город имеет только дуэнья той из послушниц, которая сумеет привлечь внимание главного жандарм-конвоира.

В Городе узник обычно становился свободным.

При таких благоприятных условиях любой другой узник был бы спасён. Но только не Ноель. Хотя рядом с ним и была теперь преданная ему навсегда рыжеволосая Стрина, но сорок дуэний так и не позволили остаться скитальцам в столь привлекательном для них Городе.

Вместо этого пожилые дуэньи дружно зажгли свечи и вдоль главной городской магистрали организовали процессию, вызвавшую должное уважение у горожан – нарядных и праздных, далёких от монастырских вериг. Эта процессия и привела

Стрину и Ноеля в загородный монастырь...

– Опоздали!.. – тихо прошептал скорбный кладбищенский сторож. – Мать-игуменью Кошен только похоронили. 

Она умерла на рассвете... Его часть наследства погибла. Эти чужестранцы всегда опаздывают, а потом полжизни причитают о том, как будто кто-то в том им повинен... А ведь это – Судьба...

– Кошен? – удивился Ноель. – О чём они, Стрина? О ком они говорят?..

– О твоей покойной тетке. Но кажется они не правы. Она действительно умерла на рассвете, но оставила тайным зеркалам свой последний взор, чтобы тот увидел тебя. Для этого она даже ослепила себя, сознательно, ещё за день до смерти... Она предвидела твоё возможное опоздание!

– Спешите, пока не наступили вечерние сумерки! Иначе померкнут и тайные зеркала! – поторапливал всех тот же кладбищенский служка.

Все немедленно тронулись в направлении к кельи усопшей настоятельницы, опечатанной церковным цензором до рассвета.

– А теперь, Ноель, прикоснись губами к печати. Как только она упадет – ты войдешь. И чем быстрей это сделаешь, тем быстрее тебе откроется нечто, ибо ты – избран.

– Прикоснись к печати, Ноель! У тебя на то законное право – заговорили собравшиеся. И тогда Ноель отыскал глазами прошедшую с ним через годы и странствия Стрину.

Теперь она вновь была в своём красном атласном платье и готовилась петь что-то удивительное – прекрасное и грустное одновременно... И она запела в тот миг, когда упала печать.

Оказалось, что вход в келью как бы и не был закрыт. Прямо на Ноеля смотрели некогда глубокие, воспаленно-больные глаза его властительной тётки: они умирали в матовых зеркалах, пронзительно сминая ранние прибрежные сумерки, всё ещё не желая засыпать накануне уготовленной им вечности.

Дрожь охватила Ноеля. Кладбищенский сторож внёс в келью странный кусок пергамента. На глазах у собравшихся в руках монастырского правоведа пергамент тут же прирос к завещанию, прежде неаккуратно и поспешно оборванному. 

Собравшиеся ахнули, а правовед зачитал:

"Эту страну без зла и войн я завещаю Ноелю, моему племяннику, человеку достойному и стойкому к жизненным испытаниям, при условии, что он, прежде человек подчиненный, сумеет подчинить и сплотить столь разных монастырских людей, а в дела людей, свободно избравших его страну для своего маленького человеческого счастья, никогда не станет мешаться. 

С него станет и Стрины, и монастырских послушниц, если только он не станет посягать и на их святую свободу. Земли монастыря имеют право расти, но не прежде чем возрастать будет страна простого человеческого счастья – такого разного и такого желанного каждым. 

Пусть каждый имеет право на свое личное счастья, не пресекая свободы рядом живущих, а правитель страны – свободу каждого быть счастливым...".

Что-то ещё было написано в завещание, но последние блики солнца спрятались за горизонтом южного моря, а это  означало, что завещательница умерла и никто более ни слова к сказанному уже не прибавит.

Смолк и волшебный голос очаровательной Стрины, и только прибрежный прибой что-то ещё шептал собравшимся на берегу  Голубой лагуны, но его слова уже никто не расслышал.

Подобные истории приходят и случаются по ночам не сами. Это уже даже не сновидения, а видения. Я как бы перетекаю  в иноРеальные ситуации и наблюдаю их воочию.

Странное, совершенно странное и необъяснимое внешними ощущениями чувство. Внезапным образом начинает работать во мне растормошенное подсознание, выталкивая из себя некие прошлые стойкие стереотипы, от которых оттолкнулись когда-то целые земные народы.