1.
Сквозь густые акварели ночи - на границе жемчуга и гжели
сон упрямо приходить не хочет к изголовью старческой постели.
Радуга качается незримо над десницей мира старика:
вечного седого пилигрима, вещего святого инока....
Как написать эссе на 400 строк: найти четыре проблемы:
- Барби стареют,
- пожилые люди седеют,
- старики становятся детьми,
- дети любят Барби!
Ха-ха!
© Твиттер-лента Веле Штылвелда -2009 г.
2.
С консонансами обвенчан в этот вечер этот год.
Был до прежде гутаперчев, а теперь прорвался вот.
Был до прежде – к вящей славе, а отныне – для себя:
Срезал нимб с портков державы и отправил кой-куда.
И теперь на тонкой смычке между небом и землёй
Начинаем перекличку: Гей-то, кто ещё живой…
Гей-то, кто ещё по праву утверждает свой обет
Ради солнечных анклавов, ради будущих побед…
Из троллейбуса выносят прямо к Богу старика…
Вот и прожита полова, лет опали плевела.
Дервиш с тех пор и барражировал инореальность. В ней однажды он впервые зашел в офис людей, для которых внутренняя инопородность была обыденностью. Туда же пришел старик с избитыми, как сливы, конечностями. Как видно, опытно и точно кто-то конторский отбивал на руках и ногах старика некий назидательный ритм: "не греши!". Старик тяжко стонал, но лицо его хитро и по-доброму улыбалось:
"Это ты к сынку, так сынка сейчас нет, а у тебя не будет полмиллиончика старику на конфеты?.."
У самого Дервиша не было и пятидесяти тысяч на обратный проезд. "Наслаждайся тогда!", – неприхотливо сказал старик, и Дервиш плюхнулся на вытертое кресельце у журнального столика, забитого открытым шампанским….
Бутылок было много. Накануне здесь пили с недопитием порошковое «Мадам Клико»… Старик стонал, бухгалтерша Алевтина старательно сверяла шахматку незатейливого, но прочного офисного баланса, и косыми глазами из-за зело выпуклых линз посматривала в сторону Дервиша, изучая того. – Старик не хозяин, – прошептала она, но и себе налила в бокал, как только Дервиш конкретно пригубил первый стакан. Стаканов на столе было несколько, в разной степени налитости, которую и переливал в себе Дервиш, смекнувший, что в самих бутылках уже только на донышках…
– Я – писатель, – наконец, на всякий случай, представился Дервиш.
– А я Алевтина! – прытко заговорила бухгалтерша. – Работаю здесь спозаранку, но они меня не предупредили о вас. Можно чем-то помочь до их приезда?
– Я пришел за бумагой. Мне сейчас необходимо две пачки финской бумаги.
– Это много. Старшой столько не даст. Да и зачем сразу столько? Заходите почаще…
В дверях появился Старшой и прервал ее болтовню:
– Сейчас придет Зоська, так что готовь поляну. А ты, Дервиш, сам что ли столько шампанского вдул?
– Угу. Я за бумагой пришёл.
– Ладно, бумагу возьмешь. Тебе причитается пачка. Выдай ему, Алевтина. А шампанского столько больше не пей. Уссышься.
© Веле Штылвелд-1996г., «Майский синдром»
3.
Вот вогнало небо в нимб, всё, что выжгло до привала,
а привал пришёл бывало, приглушив походный ритм.
Помню в школе старый стол. За столом – старик с прослушкой
задал ритм карандашом, чтоб связались мы друг с дружкой.
Я выстукивал своё, он своё – в чем места мало.
– Скрипку выбросьте его, дайте ручку из пенала!
Пусть он пишет обо всём, что увидит в мире этом –
коль родился он левшой, значит, быть ему поэтом.
Так и стал поэтом я без скрипичного ля-ля.
В ритмах чувствую клаксон с незапамятных времен.
Сквозь стену вошёл старик-отец и попытался отнять у Старшого баксы, которыми тот как раз рассчитывался с Зоськой, но Старшой проигнорировал наскоки туманоидного отца и выдал проститутке 17 баксов.
– Ещё три…
– Оштрафована: вечером тебя засветили в сауне на дефиле, а у меня семья, Патлатая, так что на остальные куплю кондомы и одену тебе на голову…
– Кто этот скот? – возмутился за спиной у Дервиша Орнис.
– В реальной жизни этот кот – ты, паренек…
–-Мя-у! – неожиданно повело Джуди.
– Брысь! – бросил обозленной Зоське Старшой и уснул.
– Дервиш, пиши мой роман, – прошипел он в мой сон и уполз ужом в дальний угол нелепого сновиденья.
© Веле Штылвелд-1996г., «Майский синдром»
4.
Блуждание дворовых стариков - кто командор, кто просто неудачник.
Планета чудаков и простаков: век прожит - стал решебником задачник.
По жизни незатейливо они дожили до морщин седых и подагр,
и каждый, кто вчера еще любил, сегодня вровень мандол, ступ и пагод...
кто выбился, кто головой поник, кто спутал камнезои с мезозоем,
у каждого свой горький неолит и на душе кровавые мозоли
…Отец Старшого зашел за мной, и мы с этого беспокойного сна отправились восвояси. У меня болела душа, у него – отбитые в конторе конечности.
– Я не Дервиш! – клялся я старику.
– И я не старик, а вот Старшой старше меня, потому, что пьёт взахлёб бодягу житейскую. Пощади ты его, подари ему волшебную сказку…
– Так и быть, подарю, – соглашался за меня Дервиш и оглашал желтую жилую комнату раскатистым храпом. Порошковое мадам Клико изрыгая смрадно небритым ртом человека, идущего на дно в море житейском…
© Веле Штылвелд-1996г., «Майский синдром»
5.
У стариков в глазах борозды, а, говорят, там жили звёзды.
Танцуют звёзды чёрный блюз – не убежать от прошлых уз.
Дым Атлантиды, – дань векам – известны мудрым старикам.
Почтут не их, прочтут не те, как гибли сказки в суете.
Что Боги? Ясно: чур, не мы! За всё ответят старики.
Почуяв партии финал, старик угрюмо умолкал...
Из камышей в Эдемский сад.– Старик! – Молчок. Дорога в Ад.
Старик на могиле прошлого молится и плачет внутри себя слезами души... Там, где у самого Дервиша прежде было неплохо – сегодня стоит черный могильный камень. У этого камня Дервиш долго барражирует среди своих нелепых воспоминаний, тогда как старик долго и терпеливо ожидает пока он, наконец, освободит старику свое место, чтобы затем очистить этот одинокого святой для них камень от замшелости и обрывков кожи, и затем встать на молитву, в конце которой старик, подобно Дервишу, начинает поносить свое настоящее в унисон Дервишу, – бранно и разно.
Вот и все. Теперь Дервиш со спокойной совестью навсегда выезжаю в Израиль, но на границе огромного беспутного СНГ для таких как он, обученные местные подонки устраивают самые обыкновенные провокации.
© Веле Штылвелд-1996г., «Майский синдром»
6.
Старики несут на кон навороты судеб – безобразных, без икон – Бог их не осудит…
Опостылые – они прожили немало, словно шпалы через пни – там их жизнь мотала.
Измочалено-грешно требуют участья – каждый в имени своём не отыщет счастья,
продувные мудаки, сучьи, божьи дети, что вы сделали?! Молчок. – Некому ответит!
Опять же в сон, где в вплавь офорт живет в той деревеньке старик Костомарыч, дед-хреновед, лесопотам чалый... Бабам ночные ожоги заговаривая, младенцам отводя ляк страхотный да страх лячный, мужикам зубы подергивая, коней, коров, коз да свиней травами выхаживая, а молодицам во грехе да солдаткам в возрасте срывных да облыжных трав умело приваривая, – до трав приговорных особым мастаком слыл! Бывало и самому барину помогал:
– Сутужишься ты, барин, как кто чернокров на тебя навел. Так ты для себя реши: блажить аль удавиться на чернокровушке? Не дури, барин! Пей, что даю... В моей отварстойке собраны все силы-силушки русские. Есть там и от стопаря, и от лапаря, и от меня, хреноря, шибко старого, но еще шибче зловредного, а значит и жилого к жизни окрестной супротивляемость шибкая. Пей-пей, барин! Жилый сопливого передюжит, русский дух о болячку подюжит, с напастью злой не дружит, черную хворобливость в окрепшшее здоровье направит, боль изведет, как голь в сокольничий лёт уведёт…. Лети, пари птица… Здоровых боль сторонится. Пей, барин, как пивал паромщик Панкрат, что служит полста лет на перевозе у ведьмовых врат!..
Явился в сон и навязчивый Командор в роли профессионального сутермена и сводника. Вот тебе цельный политподводник из СНБ! Вот тебе сопредельная кака в рассоле! Кажется, Дервиш влип в своих всенощных шатаниях по Запределу. Или его уже упекли в запредельную КПЗ?..
© Веле Штылвелд-1996г., «Майский синдром»
7.
Помоги себе сам в миражах океаньих...
Над холстом паутин тёплый солнечный бриз...
Твой Кумир отошёл от просторов печальных –
Он наверно обрёл неземной Парадиз...
Помоги себе сам в алетерной осанке,
зацепившись за ветвь нерасцветшего дня...
Мир Мечты златоглав... Стань подобен приманке...
Вдруг и клюнет Мечта вне разбор... Как родня!..
Твой кумир – в синем шарфе старик величавый
прикрывает свой рот крупным красным платком...
Ты его не ищи... Он прошёл через залу,
незаметно упав в здешний мир лепестком.
По Судьбе прокатился скользящийся недуг.
Помоги себе сам без нелепых потуг
Что поделаешь... Вдруг, понимает и недруг,
чей светильник Души во Вселенной потух.
Помоги себе сам, хоть бы в несколько строк,
даже если они – твой последний глоток!.
Несколько раз на гранчакового мэтра совершали нападение бессовестные киевские сявки, выворачивая старику не всегда пустые карманы и даже повыбивав ему чуть ли не полрта зубов, пережевавших не одну тонну моржатины и оленины… Но философический склад ума не позволял сломаться творцу… Хотя дома мельтешили жена и дочь и мешали сосредотачиваться на объектах, главным из которых обязательно был гранчак – для того чтобы всякий новый натюрморт пел! Правда, гранчаки в процессе их рисования частенько бились, и чтобы не было, как в песне поется:
Стаканчики граненные упали со стола –
упали и разбились, а в них – любовь моя…
© Веле Штылвелд, «Последний гранчак»
8.
Дорога, по которой бежит ребёнок,
переходит в дорогу, по которой идёт юноша,
переходит в дорогу, по которой ступает старик.
Не серебряный век, не отточенный крик – просто жил человек, – вот и помер мужик!
Дом ученых в бреду: всяк старик – идиот в сучье-яром ражу неотточенных нот.
Пересортица лет в недолугости рент – всякий вправе был взять золотой позумент.
Но случился облом – внуки прочь отошли, в вечный сумрак икон уносясь на такси…
Не серебряный век, но уже жуткий крик: – Я ещё человек! – вот и помер старик.
Два портфеля его публикаций пустых в древней топке сгорят – на фиг жил он до сих?
P. S. И это ещё не всё…
#велештылвелд
Комментариев нет:
Отправить комментарий