Веле Штылвелд: С боку припёка, часть восьмая

Веле Штылвелд: С боку припёка, часть восьмая

Ирина Диденко: Графика

- Женя, - всякий раз обрывали её строгие и какие-то одноцветные дамы, -  прикуси язык… Просто язык прикуси, Ёжик… 

И Женька замолкала. Но слава о ней гремела по всему интернету.

Хотя флегматичную Женьку никто и никогда не наказывал, тогда, как она сама наказывала себя, и всякий раз требовала стричь себя наголо, под мальчишку… Памятуя свои ещё недавние больничные будни, во время которых её лечили от педикулёза и всяческих нажитых на улице язв,  а на улице однажды её и нашли, да так толком и не установили: кто она и откуда… Установить этого у скрытой девочки так и не удалось, даже тогда, когда она с годами расцвела и стала красивой русоволосой девушкой… Правда, ну очень не маленькой, но при этом у неё всегда был целый отряд юных ухажёров. С ними бы она и ушла в жизнь в какое-то узкопрофильное ПТУ, откуда уже и выбиралась бы в жизни самостоятельно. Но однажды с нею случилась любовь, о которой расскажем здесь ниже.

Но для Шкида она стала самым настоящим опекуном до конца пятого класса, и никто из старшеклассников не смел к нему подойти и, например, заставить попрыгать на предмет звонкой наличности, то есть тупо предъявить свои карманные негромкие денежки, чтобы их затем планово конфисковать.

Для интернетовской малявки это была большая привилегия. Тоже было и в столовой: и там она следила чтобы Шкиду назначали дежурить по столовой не чаще чем у других. Ведь для малявок собирать гранёные стаканы липкий поднос и тащить их на мойку, не всегда было самым простым заданием: двадцать стаканов на подносе были конкретной тяжестью, а ко всему мимо них проносились самые сумасбродные существа.

Однажды, когда Шкида нёс на посудомойку такой вот поднос, мимо него тогда уже пятиклассника, промелькнула крохотная головка какой-то безбашеной первоклассницы с косичками и белыми бантами. Голова девчушки оказалась на уровне подноса, и тот рассёк ей маленький очаровательную лобик. При этом все стаканы со страшным рёвом грохнулись на пол, и не случись в тот трагический миг Женьки и накаченных улицею рук, девчушка могла бы и просто лишиться своего хрупкого маленького здоровья.

Крутой калач Женькиных рук просто вырвала малышку из трагического цейтнота и тут же Ёжик утащила раненную неваляшку к Надежде Филипповне. Всё это произошло так быстро и жутко, что никто толком так и не понял, что на самом деле внезапно произошло на шумном и мокром месте в центре столовой.

Прибывшие тут же врачи спешно вызванной скорой помощи тут же наложили девочке свой медицинские швы и скобы.

На счастье первоклассницы раны девочки оказались  очень поверхностными, и уже через год памяти о них почти не осталось, но зато сих пор сам Шкиде все ещё помнил Люсю. Хотя ни крошка Люся, ни сам Шкида, ни сновавшие по залу многочисленные малыши и малышки, которые стали причиной её ранение в голову, никогда больше об этом не вспоминали, и продолжали жить в своих несоосных мирах без претензий друг к другу.

Хотя по ночам эта Люся времена снилась мальчишке в виде маленькой птички с болезненным детским лицом невольной девочки-жертвы. Права, только сначала она была в крови, а затем уже проступала в виде странной тени только в серых или чёрных пятнах- тонах, которые услужливая память хотела просто  наложить на пролитую Шкидою кровь. 

С тех пор девочек с чужих классов он сторонился. Они были за границами его жизни, но, правда, до времени, пока жизнь не связала его с Мелким.

И вот тут-то все началось. Правда, к тому времени сам Шкида был уже в седьмом классе, и опекал его пришедший на смену Женьке Ёжику - Мелкий.

Обычно в субботу после шестого урока старшие интернатовцы самостоятельно разъезжались либо растекались по своим настоящим домам. Но однажды Шкиду вызвали к старшему воспитателю, и Виталий Остапович предупредительно сказал ему, что в эту субботу он останется в интернете.

- У тебя. Шкида, приболела мама: она сейчас находится в женском отделении районной больницы, куда тебя даже носом попросили не соваться. Усёк? Не пускать или пускать в палату – это привилегия медицинского персонала, но из того, что ты должен знать, в принципе у твоей матери почти ничего страшного. А почему не пускают, то, во-первых, это женская больница для взрослых. Нет. Не тюремная, но строго женская… Так что на эти выходные ты остаешься в нашей сиротской группе. Не реви, сам ты не сирота, но вот группа сиротская. Впрочем, все это как к тебе пришло, так и уйдет… Но только не в эти выходные..

Только через годы Шкида узнал, что в это время его мать подозревали в криминальном аборте, и хотя, даже сегодня, по моему взрослому мнению это было делом самой женщины, но в те годы матери Шкиды - Тойбочке грозила уголовная статья, и доступ к мамулэ был ограничен даже на больничной койке.

Делать было нечего. В Шкидыной  семье и его дед Наум был крепким сидельцем, отсидев свою сталинскую десятку ещё в предвоенном Гулаге. Правда, дело было ещё до войны, а сейчас дед Наум был кавалером двух  орденов Славы.. Но это не помогло ни бабе Еве, ни ему самому, по сути двоюродному дядьке Тойбочки. Так что никакой родственной опеки  за Витькой на эти выходные орденоносному старику не дали и при этом ещё и предложили держаться подальше и от своей падчерицы, и своего интернатовского пасынка.

Так я и попал в тот самый внутренний интернет, такой себе интернат в интернете, который начинался с того что к шести часам субботнего вечера всех нас, постоянных и временных «выходников» собрали по списку в актовом зале и провели инструктаж.

Он касался всех, но 95% собравшихся знали прочно всё для себя наперёд. Тогда как мне ещё только предстояло узнать, что на эти выходные я невольно причислялся к элитным отбросам, как сами себя называли при-интернатские сироты.

Все мы, по крайней мере, на эти выходные становились единым коллективом, и перебирались спальные палаты при  изоляторе на территории санчасти. На выходные именно здесь в изоляторе на правой стороне оперативно разворачивались две девичьей палаты, а на левой левой стороне изолятора три мальчишечьи палаты.

Так я и оказался среди этих малознакомых мне разнокласников, где ещё прежде оказались здесь и Мелкий, и Женька Ёжик, с которыми я уже был прежде знаком, тогда все остальные сироты подтянулись сами по себе, словно разделяя еще одну детскую боль и трагедию.

Вечером в кабинете физики исключительно для нас опустили какой-то почти тайный экран, и прокрутили всем нам какой-то приключенческий фильм, а  за ужином всем нам ко всему испекли пышный пирог из глины, как его тогда называли, из-за того что он был густо пропитан и напомажен дешёвым  сливовым повидлом.

В ту же субботу сразу после ужина нам разрешили идти в изолятор и неторопливо готовиться ко сну. И вот тут-то и началось очень интересное мероприятие известное в нашей среде как мен, меньчик. Ведь всем давно и прочно было известно, что в любом возрасте окрестному человечеству непременно нужно сейчас что-то особое… Но вот это на сейчас водилось почти у всех в левом кармане, то есть почти у каждого за неделю были собранные особые безделицы: побрякушки и  мелочь высыпались на незанятую кровать, и возникал школьный общак.

Только вот жаль, что  в СССР по выходным не работали промтовары. Так что до других вещиц которые выкладывали в общак  все со своих схованок и карманов, где там среди прочего были всяческие значки, кулончики и прочая ерундень в виде фенечек, цепочек и крестиков нагрудно иконных, порой принадлежавших прошлым генерациям нынешних недомеркам народным. Последние ценились особо. Внешне копеечные, они,  тем не менее, были под строжайшим запретом и на них можно было поменять у интернатовцев из большого шалмана  различные сладости - от кусочка домашнего пирога до всяческих леденцов и конфет.

Если дело приходилось на позднюю осень, то ещё можно было совершить налёт на соседний совхозный сад, который к тому времени стоял уже полон налитых сочных яблок, часть из которых тупо уходила нам жрачку, а где-то как-то  иные яблоки оптом меняли то на банке с вареньем, а то даже на какую-то домашнюю наливочку. Правда, самогона малькам никто не продавал, так как  в те годы зверствовала милиция, которая алчно была просто  влюблена в социалистическое общежитие. 

Увы, Женька Ёжик так и не вписалась в него и вскоре после определенных жизненных перепитой смело ушла на зону, с которой сроднилась на долгие годы… Сам я иногда вспоминаю годы её не детской опеки над собой. И тогда я грущу. Ведь эта несносная мальчик-девочка с жуткими бородавками на руках,  как ни странно, очень часто заменяла мне и старшую сестру и даже мою сверхидейную, но по сути глубоко аморальную мать, которая любила являть себя на правах житейского прокурора и титульно отвечать за всю советскую власть, о чём расскажу чуточку позже

А Мелкий в малом интернате вечно шустрил и рисовал  целые колоды игральных карт,  играя в них с такими же как он пацанами, пока очередную колоду не изымал всё тот же зоркий Виталий Гестапович, который обычно при этом сетовал:

- Эх, Мелкий, выставить бы все твои карточные изделия на тюремный аукцион где-нибудь на большой зоне – цены бы тебе и им там не было…

- Поверьте, Виталий Остапович, я так до конца жизни не буду! В тюрьму я просто не сяду. Я ее уже сейчас прохожу.

- Да ты еще спасибо мне за это говорить будешь, малявка! А пока ротик бум!

- Вот видите, Виталий Остапович, - не унимался зарвавшийся Мелкий. – Сами посудите,  какое богатство идёт к вам от меня прямо в руки. А вы всё время ругаете меня…

- Богатство, говоришь… Да я если тебя только за учебники попрошу рассчитаться, то ты за жизни за них расплатишься. Так что дуй отсюда, Мелкий, и у меня под носом больше так не греши!

И Мелкий словно на попутных парусах дул подальше от всяческого надзора. Тогда он и научился подворовывать у пассажиров троллейбусов, и стал самым юным городским шлопером. А затем однажды просто сбежал из интернета в свою в последующую неправильную, короткую, но крайне витиеватую жизнь. Впрочем, на него как и положено, подали в розыск, но как говорится, ищи ветра в поле, да только вольный выберет волю. Делать тюремные пэтэушные табуретки Мелкий не захотел.