В 1966 году нас киевских пятиклассников, интернатовских воспитанников впервые на самолете привезли в Крым, на море. Мы ехали из Симферополя в Керчь на экскурсионном львовском ЛАЗе. Помню, проезжали горно-степной крымский поселок Старый Крым, в котором в полуденном зное угасал Александр Гринн, мечтательный уже не мальчик, экс-красногвардеец Гриневич, который в заплечном мешке в годы Гражданской войны проносил на спине армейской сбитой шинели рукопись повести "Алые паруса". По всему Старому Крыму краснели маки, нас тошнило, и мы сделали остановку прямо у того домика, в котором некогда скончался Александр Грин. так нам сказали.
Затем были Керчь, гора Митридат и поселок Войкого, в котором еще до моего рождения мой отец капитанил на каботажном баркасе, ловя черноморских бычков. Именно там, где стояла рыболовецкая артель, теперь был разбит пионерский лагерь для приезжих интернатовцев из самого Киева. По 10 копеек продавались рачки в газетных кулечках на один семячный стаканчик. Пляж был покрыт мелкой галькой - на этой керченской гальке когда-то прежде моя мать зачала меня. Так что этот пляж и был моей отправной точкой на планете Земля. И тут я впервые стал медитировать.
Я увидел образ перевернутого рыболовецкого баркаса, увитого шлеями старых рыболовецких сетей. Они были протянуты на многие незримые другими километры и в них бились воины Митридата, так и не впущенные обратно в Крым вчерашними рабами... Всё это прожигало жаркое солнце, Я хорошо помню эти странные видения необозримых размеров в полнеба, с белесой туманной патиной на суше.
Мне казалось, что передо мной разворачивается именно моя такая внешне знакомая, но навсегда прошлая жизнь. Играл небесный орган. Детворня ждала команду "в воду", которую должна была дать наша классная дама - тетя Стерва, но она фильтровала с местных физоргом - турком-месхитинцем, а тот что-то не понимал в ней, столичной русачке, и оттого заставлял нас детей-полусирот не понимать его, и тогда мы взбунтовались и бросились в прибрежную морскую пену врассыпную. Вскоре за это каждый из нас получил оплеуху или поджопник, девчонки плакали, солнце уходило с зенита, а видение не растворялось. Только сети в нем стали чуть больше приспущенными, и физорг с тетей стервой пустили нас, наконец, купаться...
Звуки органа разбивали грудочки какого-то жесткого до поры пространство, и оно начинало нас пружинить и ронять нас в воды Керченского пролива. Эта была первая моя медитация, и она сохранилась во мне на годы, пожалуй, что навсегда... С тех пор, приезжая на море, я всегда медитировал... В Одессе, в Алуште, в Аланье, в Будве, в Големе и Патайе: Черное, Адриатическое, Эгейское, Красное, Мертвое море... Тунис, Египет, Израиль, Турция, Тайланд, Черногория, Албания, Украина... Везде меня преследовали особые медитации... На Сиамском заливе я разговаривал с Буддой, а на одесском побережье с латниками Александра Македонского, великого Искандера, в албанском Големе ко мне приходили древние волшебные мудрецы, разделившие покатое, местами светло-ватное небо на странно апельсиновые дольки моей воспаленной памяти.
Мы делили апельсин: много нас, а он один.
Эта долька для меня, а для прочих - кожура...
В 1995 года сам я уже в ранге чернобыльского учителя повез киевскую детворню на юг, в одесский лагерь отдыха. Мне под начало досталось 15 13-15 летних пацанов, которые ыв вещмешках из Киева провезли 10 литров сухого вина в тех ещё фаустах и были в силу возрастной стеснительности неожиданно и необычно неряшливые. Обстиранные во всю родителями, они тем не менее нуждались в бане, куда я их и завел, дистанцируясь в силу возраста. А зря. Пока я мешкал, они успели обоссать друг друга и начать драчку тут же на обосцаном мокром полу. Пришлось позвать двух вожатых из одесского пед- то ли института, то ли училища и устроить пацанам душ-шарпо.
Отмывали быстро и эффективно. Вылетели из бани через 10 минут, совершенно опешившие, опрятно и приятно чистые, без полученных в моем интернатовском детстве тумаков, и тут же спросили, что делать дальше. Самоорганизация, парни - потребовал я. Я отвечаю за вашу жинь и режим. За всё прочее отвечаете вы сами, знакомства, досуг, и сдать вино. Ага, вы его выпьете. Сдать. Вино пить в лагере никто не будет. Вино при жаре вам чернобыльским более чем противопоказано. Вино сдали. Принял начальник лагерной смены под протокол. Выдал мне расписку с печатью. Я предъявил расписку парням. Рискнем показать расписку родыкам? Забудьте...
Вино это увезли с собой в конце смены в качестве киевских сувениров одесские вожатые-практикантки. Тогда я и рассказал парням, многие из которых подобно мне не умели в ту пору плавать, о посещавших меня медитациях. И чернобыльские подростки между играми в карточного дурака и пляжный волейбол попробовали медитировать. Медитации были у них удивительно схожи - дышащее термоядерными золями и радионуклеидами жерло распоротого под небом Чернобыля третьего реактора, второго, реактора, первого... И люди-тени серо-черного цвета в солдатских шинелях уходящие в небо... Почему им не жарко в их солдатских шинелях. Они ликвидаторы... И мой отец ликвидатор, и мой, и мой...
За несколько лет отцов ликвидаторов у многих мальчишек не стало, а империя совка, подобно империи легендарного Искандера распалась... Но только не лежали на пески исполинские древние латники, а всё шли, шли и шли в глубь голубога жаркого одесского неба бесконечные вереницы чернобыльских ликвидаторов... Пацаны выросли, и многие из них стали киборгами, ушедшими защищать родную страну... Я бы очень хотел узнать, какие медитативные образы случалось им видеть в пылающих донецких степях... Но канал времени прерван и связь в нем с прошлым потеряна.
В прошлые времена, когда я был вторично по-иному. чисто по-советски женат в мире, в котором любые великовозрастные "детки" были только покорными марионетками советско стабильных родителей, я вырвался из Киева в Бахчисарай. Там, в Бахчисарайском районе сидели в доме дальней родни пятимесячная дочь и безвольно-беспомощная женщина. Через несколько лет наш нелепый брачный союз распался, но в том 1986 году я вез из Киева 40 кг телятины - замороженный бок коровы и 6 килограмм вытопленного с мёдом масла.
Только так я мог быть принят в полуголодном меркантильном Крыму дальней сибирской родней. Фатер принимавшего нас дружественного семейства был отставным директором военного химзавода из Перьми - страшно канючный и правильный старикашка с иконостасом брежневских орденишек и особым хозяйско-правительственным хамством, направленном на близких и знакомых ему людей, низведенных до ранга людишек. Правда, об этом я узнал для себя позже, когда уже окончательно сделался заложником обстоятельств - Чернобыль не возможно было пережить в радиоционном Киеве в разгаре того чернобыльского лета.
То далекое лето было временем крушения семей, иллюзий и судеб. Из Киева десятки тысяч мужчин были выставлены на подъездные трассы к столице советской Украины, и столько же принудительно отправлены обслуживать два-три колоссальнейших радиационных могильников и просто ликвидаторами-бульдозеристами, водителями скреперов и грузтранспорта.
Случалось, целые колонны КРАЗов, сдав в Чернобыле груз сразу перенаправлялись новёхонькими в могильники, где и замирали уже навсегда с топливными баками полными солярой, которую тоже запрещалось сливать. Водители же отправляли в профилактории на территории Белоруссии, и зачастую оттуда в вечность. Из Киева вывезли всех детей младшего и среднего школьного возраста, кроме тех, кого родители в день вывоза просто категорически не пустили в родные им школы. Один такой мальчонка, возрастом шестиклассник ехал на юг в одном купе со мной и со своей мамой и бабушкой. Ехал и всё время со всхлипываниями недобабьими себя очень горько жалел.
Утешали мальчонку попеременно его мама и бабушка. Утешали особым образом. Молодыми сочными огурцами, которые в ту пору в тол чернобыльский год в украинской столице были в дефициты. Ведь согласно очередного совкового мифа именно молодые огурчики из тех, что прямо с овощной грядки, только они одни могли справляться с радиацией. Ну, у киевских мужичков на сей счет было свое особое мнение - они интенсивно попивали красненькое - от азербайджанского мугурела, до французского фараона... Ну то такое...
А мальчонка непрерывно все 126 часов пути только то и делал, что жевал, хрумал, сосал, грыз один за одним зелёные огурцы. Он съел их одну десятикилограммовую корзинку, второю, и потребовал бы ещё и ещё... Но иы уже прибыли в Джанкой и его бабушка купила ему два килограмма рачков. Я не сомневался, что и их он удавит, но когда прошли годы, то весь чернобыльский страшный год с отсутствием всех киевских детей, а с ними путан и блядей, перекочевавших поближе к деньгам, в Припять, весь это год связался у меня с зелеными огурцами..
Эти огурцы и сегодня у меня в грешной памяти по-особому спасают и вновь спасают тех, кого так и не спасло время - ученых, штатских ликвидаторов и молодых расп@здяйских парней из стройбатовских батальонов, зачастую сформированных их таких-сяких мало в чем повинных дизбатовцев, на которых система спешным образом ставила крест. Сегодня бы на Троещине я поставил бы особый памятник, памятник молодым зеленым огурчикам урожая 1986 года.
А на море в том году я так и не попал: стирал пеленки за пятимесячной дочерью, обрезал хозяйские виноградники, ходил по вечерам в сауну и пил вина крымских виноградников урожая 1983-85 гг. Вина были с неприятной на вид белой винной бактерией и вызывали тихую столичную гадливость. Но эти вина спасли мой организм, и я выжил... Чтобы остаток жизни медитировать на различных морях нашей беспокойной планеты.
Комментариев нет:
Отправить комментарий