- Чернобыльский пожарчик дал МАССОВУЮ ВСПЫШКУ ЧЕРНОБЫЛЬСКОГО ГРИППЦА такой силы, что полегли по койкам все мои друзья на шестом и переходом на седьмой десяток лет. Картинка одна и та же... Горловые спазмы, затруднительное дыхание, к вечеру температура от 37,8 до 38,4! У меня 38,4! Я этот ГРИПП узнал, а ВЛАСТЬ НЕТ!
РЕКОМЕНДУЮ, БАСНИ ВЛАСТИ НАХ! СПАСИБО ЗА ОСТАНОВЛЕННЫЙ ПОЖАР У МОГИЛЬНИКА... ОЙ, ЛИ... ЗА ТРИДЦАТЬ ЛЕТ ЗОНА У МОГИЛЬНИКА МОГЛА РАСШИРИТЬСЯ ДО ФОНА МОГИЛЬНИКА В ДИАМЕТРЕ ДО 7-8 КМ. ОСТАНОВИЛИ ТОЛЬКО за 5 км
ПОЖАРНЫЕ НАРЯДЫ ИЗ ЗОНЫ МОГИЛЬНИКА НЕ УБИРАТЬ ДО ОСЕНИ! Киевлянам одеваться весь май ЧОПОРНО, ПРИКРЫТО, НОСИТЬ СОЛНЦЕЗАЩИТНЫЕ ОЧКИ! БАЛБЕСОВ ИЗ ЗОМБИ-ЯЩИКА НЕ СЛУШАТЬ, Веле Штылвелд, поэт чернобыльного радиоактивного Детства
Мельчает образность деталей - глаза в глаза уже не жгут.
У главпочтамта на рояле играет новый шалопут...
а старый спрятался с отдышкой за свой лиловый прежде фрак,
он взял у жизни передышку и растворился в облаках.
Небесной сотни капельмейстер он вдруг в историю прошел,
а там и Моцарт - токмо Мейстр, и души носят нагишом.
И на фаготе чешет ангел, и на валторне шпарит Бог,
и он - на стареньком рояле звучит, как сказки эпилог.
Опять придумали героев, опять раздали ордена,
но мудрый Моцарт не в фаворе, а на душе опять зима.
- Стихи при температуре +38,4 С
Нас той бедой года сковали, мы ту беду нарисовали,
и тем себя околдовали, и сжились с нею навсегда.
Теперь Исход уже беззвучен из прежних сказочных оков.
Исход сей мало благозвучен, кровавых бездна в нем уключин,
сим каждый вымучен, заглючен, исход тот горек, как вина.
Мы в той вине сжигаем время, мы в той вине себя берем
и выставляем будто племя Беды не помнящих ослов.
И от ослиного упрямства, и от желания бухтеть,
в Беде мы видим постоянство, а в нём одно извечно... Смерть.
- и чуть ранее... в беспамятстве...
наружка - тлен, а вечность - плен для не поднявшихся с колен...
* * *
нос мельчает на расплывшимся лице -
он был прежде перебит в картошку смято...
не растет теперь в подобье пата - всё лицо от этого мельчит.
И не я уже-то, а иной - некий незнакомый, юродивый.
Нос сей носит, эй, постой родимый - это ж не езда на колбасе!
только дырки любят все прокатить на колбасе,
ты же носишь носопырку, так что чти не токмо дырку -
носомордие в лице.
хоть оно и перебито и проломано не раз -
ведь лицо под стать эпохе, ведь лицо - иконостас!
был бы я шутом простым при этом - всё бы это как бы ничего,
но ведь выгреб жизнь свою поэт всяким предреканиям назло.
* * *
У меня украли синие сандали -
синие сандали с желтой полосой,
и теперь на пляже в красном одеяле
я давлюсь от горя рыжей колбасой.
Лимоновые корки чужих дырявых шлепок -
пробило до подкорки: носить тебе вовек -
не синие сандали, а белые кроссовки...
А чё, из без сандалей я тоже человек!
Мотаюсь я планетой, как форцун росул часто,
а не сижу на дядьке, как в тот печальный день.
Меня он прёт под небом, а сам смеётся рясно
моей отрыв-мамаше - боксер, позер, сосед.
Мне больше не упомнить, что дальше было с нами -
они не расставались, мне помнится, года.
А синие сандали развеялись, пропали...
Сосед однажды помер и мамка померла!
* * *
Жизнь далась не выдуманным строем, кто сказал, что это травостой,
то и дело рядом рвалась Троя и Содом пылал в огне густом...
Нежусь я до времени прижатый к трехгрошевой опере конца
прошлого, чей абрис сеножатый в гранулах без лика и лица.
Я убуду в вечность без напряга, но лицо желал бы сохранить
не под белым затрапезным флагом, синь на изумруде мой гамбит.
Комментариев нет:
Отправить комментарий