Веле Штылвелд: И одна на всех молитва

Веле Штылвелд: И одна на всех молитва...

Да кто, чтобы судить: для кого точно и персонально предназначались эти стихи. Веле Штылвелд, автор

-

Если не задался день, не ори!

День не жизнь, в том ясный пень,

Потерпи.

Не уёбуй в Маракеш от забот

Или скажем в Будапешт

Или в Понт.

В Понте встали корабли

в полный рост

Там на краешке земли

Ты матрос.

Небо глохнет над тобой

Не ори

Ты ведь маленький герой 

Се ля ви

-

Положили белое белье, 

Постелили свежую постель — 

Над страной витает воронье, 

Арта бьёт снарядами. Мигрень.

Не прилечь. Прислушаться к войне, 

От которой нам не убежать. 

Сон точает боли канитель, 

Не даёт на лаврах почивать. 

Бьют литавры, арта дребезжит, 

Лает грохот в зареве небес. 

Так уходит прошлое страны, 

Той, что до войны попутал бес...

-

Баллада о сапожнике 

и небесном вестнике

Когда король сапожников точал 

Сафьяновые белые сапожки, 

По небу босо ангел пролетал 

В бахилах синих срочной неотложки. 

Он спешно нёс небесный приговор, 

Но вестник смерти — тень в лучах заката — 

Уже прошёл сквозь запертый дозор 

И бросил мир в объятья снов прелата.

Вдруг вздрогнул мир, как скрипнувший каркас, 

И замер свет в оконных переплётах. 

Король поднялся, не спуская глаз 

С небес, где шла безмолвная работа. 

Он вышел в ночь, оставив свой верстак, 

Где шило спит в объятиях заплаты. 

В его шагах — не страх был, а размах, 

И боль, что по судьбе прошла расплатой. 

А ангел, сбившись с курса и времён, 

Смотрел, как мир теряет равновесие. 

Он плакал — не от горя, миль пардон,

от звёзд, что гаснут, вновь без воскресенья. 

И в этот миг сапожник стал царём, 

Не по венцу — по правде и по боли. 

Он шёл один, как странник под дождём, 

И каждый шаг был ощущеньем нови...

-

Ищите Киев разных лет,

вкусив каштановый щербет

бемби-тум-рум

йес, баблгум

бемби-тум-рам -

квота богам!

Вкусив каштановый щербет,

не ешьте времени паркет.

На нем танцуют там и тут,

все те, кого уже не ждут.

На нем танцуют тут и там,

все тем, в ком на душах

Бедлам...

-

У детей свои добрые сказки, 

а у взрослых - пивной апперкот

и гунявые жизни салазки - 

попа едет, а ноги - вперед.

То ли выходил эту планету, 

то ли пивом застлало мозги,

но не хочется мне до рассвета 

восхищаться закатом тоски...

Отболело - не мной в перебранку

мне вступать с предыдущей попсой.

Оттого и не пью спозаранку, 

а складирую сказок отстой

-

Наше Детство растянулось 

до возраста Мафусаила.

Интернат, интернат, интернат...

Мы прожгли нашу жизнь

парусами акрила

Долгий путь...

что теперь

горевать?!

-

Я прошу для ушедшего

аплодисменты:

жил красиво, легко и светло.

Дай вам Бог никогда

не знавать вам моменты,

те, что жизнь оборвали его...

-

От линии Мирро до линии Звёзд -

курган и некрополь остылый…

Планета вампирами  слита в погост -

могилы, могилы, могилы...

Заплакал в смятении  грешный распост

несмелой душевной печали.

Галактик свеченье - извечный вопрос:

где смерть, а где жизни начало?

В святыни  кумиры напрасно звонят 

Потомкам  опасных уроков.

На линии Мирро –  фугасы огня

В потёмках  так страстны пророки.

От линии Звезд не уйти без огней -

от  мёртвых морей до Марокко -

мы ищем истоки зовущих путей

и вёсен грядущих намёки...

-

Убожество знаков и судеб,

хотя  я как прежде в игре,

а рядом бессилие судей

зарюшенных в черной икре.

Прожруться, запьют коньячной,

возможно, "Вдовою Клико"

с отрыжкою сыто и чинно -

кто в чем вплоть до сподних трико.

А что им и право бояться:

назначено судьбы вершить,

чего уж тут впрямь не ужраться,

ведь кривда ничуть не знобит.

Ужрались весомо и веско.

Что пили? Не ваше в том все,

Вновь мантии как пикареска

Есть двое, и выбор зерро.

Оплачены чьи-то страданья.

изжога тому в оправданье...

-

Глоток вина, шмат ветчины, поджаренный батон.  

Не докричаться до Луны, хоть в доме нет икон.  

А впрочем есть — жены одна со сталинских времен,  

Когда крушили всё подряд: от разниц до окон.  

В углу — портрет, не то отец, не то забытый клон,  

Он смотрит сквозь закат и снег, как  в стылый телефон.  

А за окном —  невзрачный строй, и каждый как шпион,  

Несёт себя за грош продать в расстрелый легион.  

На кухне — лампа, как звезда, и чайник, как дракон,  

Он дышит паром, шепчет сны, а которых смят закон.  

И в этих снах — не власть, а страх, под тихий перезвон,  

Где каждый шаг — как давний страж,  как узник всех времен.  

И если ночь не даст огня — мы станем ей огнём.  

И если нет пути назад — мы в будущность рванем.

Человек приходит в мир  

Голо-босым и нагим.  

Голо-боссым — то понятно,  

А нагим — звучит невнятно...

То ли зад его в пуху,  

То ли в роллах на снегу,  

То ли зуд в предапорте,  

То ли сам он хрен знать где...

То ли в мыслях о любви,  

То ли в позе «не зови»,  

То ли в шляпе от судьбы,  

То ли вовсе — без трубы...

То ли в свете фонаря,  

Где проблемы — ля фа-фа!

У нот причастие к фано.

Никто не скажет форто пьяно,

Пока над миром воронье,

Не время уходит в нирвану.

Златая речь сильней звучи

Из слов и звуков в звукоречье

Мир говорит с тобой на ты, 

Пока ты с миром в быстротечье...

И в этом зыбком полусне,  

Где свет и  тень в одном реченье,  

Ты слышишь музыку во мне,  

Как эхо вечного прощенья.

Пока не стихнет звук внутри,  

Ты  путь свой словом озари!

Вот вырвались лет опечатки

Опять на заглавье судьбы.

И время в бесцветный печатках

Не емлет упрекам мольбы.

И мы присягаемся небу,

А небо взирает на нас

Подобьем элинского Феба,

Несущим наш миг на Парнас.

И в том мы великие люди,

Ведь завтра нас сбросят с вершин

иные, пока нас не будет,

Хоть время уйдёт на аршин.

В КОЛАМБИЯ ПИКЧЕРС не будет

Про нас продувного кино,

И мы, обветшалые люди

Уйдём  на житейское дно.

И там пребывать будем с вами,

Кто вовсе нигде на парил,

Остывшим в духовном цунами,

Застывшим средь прежних вершин.

Безкозырная страна

То жизнь отнимет козыря,

То вновь подбросит.

Эх, безкозырная страна,

Где снова осень,

Где снова осень,

А в глазах — пустое зеро,

Но даже прошлая слеза

Постыть успела.

И соляные лет столбы

Обдало сажей.

Но остаёшься только ты

И мыслей пряжа.

Мне этой пряжи не снести

В былые дали,

Где остаёшься только ты

В вишнёвой шали.

Я рисовал промозглые дожди.

Я осенью в них чуть не докторант.

Не скажешь,  им как другу:  Не спеши.

Звонок последний: Плохо мне... инфаркт.

Не попрощались, нет привычно вру.

Мы с ним прощались чаще навсегда.

Он в нотах песен, в скрадерном: Угу,

Я в том, что слушал тихо иногда.

А иногда взрывался, мол,  нельзя

Так умалять непрожитое впрок,

Ведь и в грядущем мы с тобой друзья,

Хоть ты уже не друг там, а пророк

С обрывков фраз, 

с ошметков пошлых строк

Ты вяжешь канитель земных дорог.