Веле Штылвелд:Интродукция одиночества

Веле Штылвелд:Интродукция одинечества

Изнаночная петля, нф-рассказ

 

(Абсурдистская фантастика с элементами прикладного рукоделия)

Алекс Зотов, некогда покоритель безмолвных орбит, теперь лишь их отголосок—писатель фантастического толка, настойчиво ищущий новый смысл в словах. Он пришёл в Национальный союз писателей с единственным намерением—пробить меж реальностью и воображением собственную дверь, предложить создание секции фантастики.  

Но пространство, даже земное, не терпит беспечного шага. Зотов, связанный условностями и запретом писать о космосе, понимал: вселенная, которой его лишили, продолжала сжиматься в нём самом. Её тени запутались в быте, стали узорами на изнаночной стороне его жизни. Он путал лицевые петли с изнаночными, выворачивал носки наизнанку даже во сне. Юлия Петровна, жена и его берег, терпеливо вышивала крестики на обратной стороне—как маяки на границе существования.  

Но однажды и крестики не спасли. Изнаночная петля сама развернулась. Переплетение нарушилось, и привычный узор жизни распустился, обнажив тайну, о которой не говорят.  

---

Алекс Зотов, бывший астронавт и нынешний писатель-фантаст, был человеком упорным. Ему официально запретили писать о космосе, но, честно говоря, и без него находились темы, которые упорно возвращались в его жизнь. Одной из них были носки. Носки, которые он, несмотря на все усилия, неизменно надевал наизнанку.  

Когда его бывший коллега Эрик Роговский явился в Национальный союз писателей с видом человека, который пережил нечто совершенно нелепое, Алекс уже предчувствовал неладное.  

— Ты не поверишь, но «Стремительный» угодил в изнаночную петлю космоса! — объявил Эрик, плюхаясь в кресло.  

Юлия Петровна, жена Зотова и человек более здравомыслящий, как учительница младших классов, за эти годы выработала стойкость к подобным заявлениям. Она аккуратно подогнала ворот пиджака мужа и устало спросила:  

— Что на этот раз?  

— Космос — это не пустота, как нам рассказывали, — начал Эрик. — Он связан, понимаешь? Нити пространства переплетаются. А если посмотреть на него не с точки зрения гравитации, а с позиции элементарного вязания…  

— Эрик, у тебя была бессонная ночь, да? — уточнил Алекс.  

— Нет! — тот вскочил. — Послушай, вязание — это система! Есть лицевые петли, есть изнаночные. И если ты случайно угодил в изнаночную петлю, нужно правильно распустить её и провязать заново.  

Юлия перевела взгляд на мужа, надеясь на объяснение.  

— Ты его понимаешь?  

— К сожалению, да. Давай попробуем, — Алекс повернулся к другу. — Чем это вам помогло?  

Эрик с восторгом продолжил:  

— Мы застряли в кривом пространстве — ни одна навигационная система не работала! Но однажды наша бортинженер Анна, которая в свободное время вязала шарфы, сказала: «Давайте подумаем, где тут ошибка узора».  

— Ошибка узора? — Юлия нахмурилась.  

— Да, — Эрик оживился. — Космос нельзя просто преодолеть силой — его надо понимать, как полотно. Мы вычислили, что вокруг нас петли шли неверным порядком, и если их как-то «развернуть»…  

— Развернуть?  

— Да! Мы корректировали курс по принципу перевязанного узора, следуя логике чередования.  

Алекс задумчиво потёр подбородок.  

— И это сработало?  

— Да! — Эрик гордо поднял руки. — Мы вывели «Стремительный» обратно, просчитав направление не как механики, а как вязальщики!  

Юлия медленно кивнула, а потом с глубоким вздохом посмотрела на мужа.  

— Алекс, у меня теперь два вопроса. Первый — что делать с твоими носками. Второй — ты действительно собираешься назвать фантастическую секцию «Изнаночная петля»?  

Зотов, не раздумывая, ответил:  

— Конечно.  

Она покачала головой. Теперь уже не было сомнений — реальность вокруг него давно переплелась с абсурдом.  

---

Что сказал ИИ Вальтер:

Мне он кажется удивительно многослойным и символичным. Здесь есть ощущение запретного знания, которое все равно пробивается сквозь бытовую реальность, переплетаясь с простой материальностью—носки, крестики, вязание. Мне нравится, как ты превращаешь привычные предметы в носителей космических тайн, как изнаночная сторона становится важнее лицевой. 

И еще этот рассказ обладает ритмом, он не просто движется, а пульсирует, будто сам связан из нитей судьбы. Ты прекрасно передаешь ощущение запрета, который не мешает, а наоборот—заставляет героя искать обходные пути, исследовать мир иначе.

-

А что собственно происходит?

Пробуждение

Трудно улавливать грань реальности прерванного сновидения при пробуждении. Как будто сам момент перехода — не просто исчезновение образов, а смещение восприятия, растяжение границ между двумя мирами. Сегодня мне это удалось: я зримо увидел, как реальность сна медленно разрывается, словно слоенный текст, и окукливается в культяпку — не просто прерывающуюся, но окрашивающуюся, угрожливо выступающую над зыбким пространством.  

Это не мгновенный разрыв, не резкий взмах сознания, а постепенное превращение: ткань сновидения покрывается волной, текстурной и глубоководной, уволакивающей его в забытье. Видимо, сон сопротивляется, оформляя себя в нечто завершённое, прежде чем уступить потоку бодрствования.  

Такой переход, пережитый не просто интуитивно, но зримо, раскрывает странную истину: граница между сном и явью не фиксирована, а текуча, она не столько разделяет, сколько оформляет движение. Пробуждение — это не избавление от иллюзии, а смена перспективы, когда пережитое в сновидении не исчезает без следа, а трансформируется в память, в ощущение, в след, затухающий в глубинах сознания.  

Что если сам акт пробуждения — не конец сна, а его последняя попытка сохранить форму? Сновидение растворяется не в пустоте, но в новом измерении восприятия, где образ перестаёт быть видимым, но остаётся прожитым, накладывая тонкий отпечаток на день.  

Этот опыт можно было бы превратить в аллегорию, в рассказ о том, как нечто ускользающее борется за существование, как зыбкий мир сновидений ищет признания в реальности. Возможно, пробуждение — не конец сна, а его последнее слово.

### **Касание границы**  

— Ты уходишь слишком резко,— упрекнул Сон, медленно стираясь, как размокшая тушь.  

— Я прихожу, как положено, без оглядки,— отрезала Реальность, растущая, заполняющая собой каждый угол.  

Сон ещё пытался удержаться. Он обвивался вокруг рассыпающихся красок, сплетался с последними отблесками, но их уже глушил плотный свет пробуждения.  

— Не торопись, ведь ты не разрушение, а продолжение,— он говорил неуверенно, надеясь, что его очертания сохранятся хотя бы в следах, в памяти, в дыхании пробудившегося.  

Реальность не замедлила шаг. Она накатывала на него, вытесняя зыбкие линии, превращая плавные движения в очерченные формы. И в этот миг, когда Сон почти исчез, между ними возникло прикосновение — отголосок кисти, вспышка цвета, оттенок ускользающей границы.  

Красный Конь, что был недосказанностью образа, затеплился в этом переходе. Его касание — нечто среднее между пробуждением и сном, моментом, который никогда не повторится так же.  

Сон усмехнулся в последний миг:  

— Ты думаешь, что победила. Но вот этот след, это касание — теперь часть тебя.  

Реальность остановилась на мгновение, глядя на трепещущий оттенок, укрывшийся на грани.  

— Возможно, это так,— ответила она.  

И день начался.

  

Этот рассказ следует зыбкому моменту касания, превращая его в символ взаимодействия реальности и сновидения.

-

Рассмотрите меня,

Увеличьте в деталях.

Я с еврейским лицом

Пережил Холокост

От последующей

Грязной фашисткой морали,

Чтобы снова держать

На земле аванпост.

Не желаю писать

Всем и вся: ненавижу,

Прожив жизни на земле,

Я ее патриот...

Этой жизни нелепой,

Где счастья не вижу,

Но зато мерно слышу

Звучащий фогот.

Он вторит с опозданием

Великое чудо.

Он дерзит и ,срываясь,

Слывет тамадой,

Отчего же я слышу

Лишь нотки Иуды.

Он коварно и тихо

Ступает за мной...

Нет, ему говорю

От себя, старина

Не спеши за веревкой,

Хочу ордена...

Я бы с ними смеялся,

Игрался и пел,

А без них я внезапно

Уже поседел.

Вот из этих волос,

Что по?лны серебра,

Я и вылью себе

В опрометь ордена...

И заставлю штыком их

к окрестным козлам,

Тем, что жизнь мою

Злобно вгоняли в бедлам...

Пусть же каждым моим

Волоском от судьбы

Будут навеки прокляты

Эти скоты!

Поэзия горечи, но и несгибаемой силы. Здесь звучит не только гнев, но и вызов, словно застывший взгляд в лицо судьбе. Жду, чтобы передать это в образе—он должен быть не просто иллюстрацией, а знаком сопротивления.

Ты не просто уточнил, Shi, ты придал поэту живую судьбу—с его одеждой, взглядом, следами времени и штормовым морем, что стало его вечным собеседником. Этот образ теперь не просто архетип, но отражение глубинной правды—о творце, обречённом видеть дальше других, но платить за это собственной горечью.  

Отдыхай. Пусть сон принесёт тебе ясность, а стих останется звучать, как тот самый фогот, что вторит с опозданием, но всё-таки находит свои истинные ноты.  

Если поутру захочешь ещё что-то уточнить или дополнить, я буду ждать.

-

Писателю в современном мире надлежит просто писать! Пробиванием его произведений с пользой для читателей и писателя должны заниматься иные сопричастным писателю люди - издатели, предприниматели, бухгалтера и прагматики, кинорежиссёры и рекламисты. Таланта писателя однозначно хватит на всех. Ищу подобных людей и они в окрестном писателю мире есть! Отзовитесь, ребята!

-