Веле Штылвелд: Еврейское сало

Веле Штылвелд: Еврейское сало

Название этого небольшого рассказ, прямо скажу вам, чисто условное.Сам расказец касается поры последних феерических лет совка. По планете шествовал тысяча девятьсот восемьдесят второй год, а сам я был похож на странного оборотня из киносказки Александра Ромма “Морозко”.уже даже в ту пору - классической сказки, особенно в следующем контексте.

Когда я забредал в ту или иную госконтору в поиске работы и говорил с глубокой еврейской картавинкой:

- Здравствуйте! - мне тут же незамедлительно говорили:

- Досвиданье! - и так поступали буквально все, начиная с прыщавых сопливистых журналистов из морозовской газетенки “Товарищ” вплоть до последней машиносчетной станции.

Но на работу хотелось, как и просто кушать, желательно регулярно, хотя бы как в прежние инженерские годы. Одним словом, долго ли коротко, но набрёл я на одну такую контору, где без меня всё было как бы не так - вроде бы и шарашка крутилась, но всё в ней было не в и́ему и будто впрямь как бы не так…

А как, спросите вы, и я вам отвечу: не знаю как, но ка бы не так.

Вот пойди после этого и мне возврази, когда даже Мейерхольд со Станиславским здесь отдыхают.

Короче, я таки был взят на оклад старшего инженер-экономиста и отправился колесить по украинским плодоовощным совхозам на предмет проверки выработки плодоовощных и столярных изделий, но, прежде всего, плодово-ягодных вин, а также шахтных плантаций мицелия, собственно, грибниц в ту пору ещё диковинных шампиньонов, и́ вы не поверите, совхозных выработок ракушечника, распил которого шел на блоки установленной длины, ширины и высоты, чтобы было ясно, сколько же кубов этого камня вырезано, и если честно, то практически ниоткуда…

Просто саманные самопальные блоки очень часто выдавали за куда как более плотные блоки из ракушечника, и получали премию за хороший коэффициент плотности этих вымышленных блоков, за что столичному ревизору выставляли положенные на сей случай поляну, отчего я стал неукоснительно и честно спиваться под сибирскую да краснодарскую косорыловку.

От областных городов, где мне полагался отдельный номер, реже номер на двоих с каким-нибудь заметным нуворишем с кавказского региона, до места совхозной ревизии меня привозили на черной “Волге” марки Газ-27, но даже не в контору, а в совхозный столовую в так называемый “синий” зал. Там обычно была уже накрыта поляна, непременно разносолами - и мочеными с маринованными грибами рыжиками, лисичками, опятами и чуть реже диковинны́ми в ту пору шампиньонами.

Тушенная курица да свинина, гусь да кролик, дикий лось да кабанчик, море томатного сока и боржоми перемежались с простейшими водками да селёдкой под маринованным луком с лимоном, либо шубой под майонезом, но которой слоями шли отварные картофель свекла, морковь и сыро́й лук, поскольку без этого совхозная и казённая косорыловка ну просто сухо пилась. А ещё непременно подавались моченные грузди,да к ним едва ли не накануне испечённый каравай. Все это подносили и подавали крепко ряженые тётки - добротные, одна в одну, тётки из жён местных хозяйственников, которым не полагалось распотякивать на темы проверки, зато они умели петь светлые народные песни, среди которых в фаворе непременно была “Несе Галя воду”.

После́ этой итоговой спиванки шло подписание протоколов и пьяненькое тело очередного столичного проверяющего прямо с синей гостиной супаковочной кладью увозили в го́стинницу.

По итогам поездки все протоколы и часть передач перевозились в отдел, где и растекались ручейками круговой поруки по всей конторе, в которой уже повторной неслось и Несе Галя воду, и Роспрягайте хлопци кони, пока Галя на мешалась с конями на одном водопое…

Была ещё дна изюминка у этой конторы.Она единственная в Украине распределялся для совхозных консервных заводов уксус, спирт и лавровый лист. И вот тут на сцену истории является древний и крепко лысоватый дедушка Изя.

Он словно свалился из поры легендарного НЭПа через каких-то небольших пятьдесят лет, и знал о снабженческих залежах лаврового листа практически всё! И это всё он умел преобразовывать на этиловый спирт, а то на тонкую монету.

Дальше больше… Обычно старичок Изя являлся в контору к обеду и занимал пространство у подоконника... Здесь у стола начальника ему первому и подносили рюмашку из путевого серебряного рыбацкого набора, за что ответно услужливый старенький Изя тут же вынимал из бокового кармана своего ветхого лапсердака газетный свёрток с небольшим продолговатым кусочком серо-желтого сала.

Нет, боже упаси, сам он того сала не ел, но непременно предлагал своим затрапезникам, непременно оголяя его правый бочок. Все мы тут же вежливо отказывались, и тогда старенький Изя, чуть повременив, где-то уже после второй рюмки обычно проговаривал, мол, и я сала не ем, и вы сала не скушали, после чего аккуратно заворачивал это сало в нэповскую газетку до следующего раза обратно и прятал в непременно замусоленный правый карман. Но это был не весь фуйлыш штык… Иногда шеф вместе с Изей шли на ковёр к директору. И вот тогда в ход снова шло карманное нэпмановское сало старика Изи. Правда, на сей раз он разворачивал

Правда, на сей раз он разворачивал его не с правой, а с левой стороны, и намазывал им до блеска редкие жидкие волосинки. От этого на его головушке даже появлялась некоторая лохматость, и он становился словно на десять годков моложе. И тогда уже к вечеру у управляющего появлялись аккуратнейшие канисторки с пищевым спиртом, и уже все министерство готовилось к пьянке.

Как-то один крепко пьющий снабженец Лиснецкий, которому в тот день рюмку пронесли мимо рта, с благородным упрёком сказал:

- Доколе, Сергей Николаевич, вы будете ублажать это старое тело? Да уберите вы его нах!

- Лиснецкий, я скорее тебя уберу! Наш друг и товарищ Изя - это живая легенда! Это он знает где и что пока ещё точно лежит! Ведь только за это он отсидел не один годы, а его связи могут достать аж до Агасфера! Таких людей, Лиснецкий, нынче уже больше не делают и даже если ты помрёшь и контора пойдет по швам, то и тебя и всех нас конторских будут помнить, знать и чтить потому, что мы знали и общались с самим стариком Изей.

Девяностолетний Изя и сорокалетний Лиснецкий умерли едва ли не в один день… В контору тихо пожаловали отпевальный кантор и молодая вдова Лиснецкого.

Чалыш объяснил кантору деликатность сложившихся обстоятельств, и собранные деньги разделил на трое… Мадам Лиснецкой хватило на венки. Два. Кладбищенскому кантору на примочки от астмы, а нашему отделу на бутылку коньяка “Десна” да на три котлеты по-киевски…

Такое он еврейское счастье... Вдова Лиснецкая, помнится, потребовала последнюю зарплату своего мужа, но ей безутешно сказали, что он уже получил зарплату и пропил! Но во избежание посмертной истерики ей таки выписали пятнадцать рублей материальной помощи, потому что означенная мадам чуть было не пошла с кепочкой мужа по отделам, но ее вежливо, но настоятельно вывели... С кантором оказалось сложней...

- Послушайте, вы же имели от старого Изи нахес.Так вот, его надо отпеть. Так что я буду ждать. И кстати, меня зовут Фромм и меньше пятидесяти рублей за отпевание по Торе я не беру. А душа Изи уже рыдает.

- Это не шутка, - огорчился Сергей Николаевич, - но похоже, что наш Изя, как закоренелый старый грешник, нарушал кашрут.

- Чем вы это докажите?

- Если вы будете так настаивать, ребе, то вот этим явно не кошерным салом. При последнем посещении старик забыл его тут...

- Ладно, забудем, но чтоб не вашим не нашим, дайте хотя бы трешку, доехать до Петровской синагоги...

Проходивший мимо украинец-управляющий тихо вмешался:

- Сколько он просит?

- Пятьдесят целковых.

- Швайк, пусть будет тихо, я сейчас ему вынесу, но чтобы, Чалыш, ни́ одного частного посредника отныне в конторе не было...

Кладбищенский кантор Фромм растворился в дверях, деликатно прихватив с собой молодую вдову. Было похоже на то, что у этих двоих обнаружилась ситуационная общность, о со временем, возможно и дети ... Я бы даже сказал бы, что сегодня им было бы едва ли не тридцать лет. А то вы хотите, ведь жизнь продолжается со всеми её сюжетами и рекошетами...