Птичий остров - фен-исповедь

•  Веле Штылвелд: Птичий остров, фен-исповедь

Вроде бы вчерне дописал.... И вот что скажу - записывать сновидения - полезно, а читать чужие сновидения, подглядывая в открытую - архиполезно! Уж вы мне поверьте, и тогда обучитесь слышать и слушать себя...

1.
Вам случалось бывать на сопредельных реальности островах. Если нет, то не отчаивайтесь. Рано или поздно  и вас туда непременно вызовут, если вы примитесь реально страдать...

О своих ощущениях от пребывания на подобном сопредельном Птичьем острове я вам стану рассказывать постепенно... И пока не выложу всей истории, не отпущу эту историю на распост...

Нет-нет, что вы!  Из живущих на Земле никто виртуально до времени не уходит... Правда, сон способен перемещать... Положим из января в март. И ещё, эти сопредельные реальности территории. Оно словно возникают в густом холодном тумане. Но внутри - собственно там, на острове достаточно тепло и комфортно. Даже в вечно туманном марте...

А всё почему?  Самого меня давно уже мотает по всяческим сновидениям. Виною тому - рано излеченный весьма приземленным житейским методом лунатизм. Когда в детстве я просыпался в спецсанатории где-то глубокой ночью, чтобы побродить по козырьку щитового финского дома, то на полу у меня лежал немалый кусок крепко промоченной мешковины, встав на который я тут же пробуждался в странном холодном поту.

С тех пор я начал по ночам пробуждаться, а затем уже засыпать, ввергаясь в чуткий сон только через лучик некого очередного бесконечного сновидения. Так было бы и на сей раз, если бы не нахлынувшая на меня почти внезапная, но настырная зубная боль, которой я заболел в канун Евромайдана при поездке в Париж. Но это другая история... И о ней я расскажу как-нибудь позже.

2.
Бесспорно, в тот день был туман. И в последующие дни тоже... Но вот только как он вдруг оказался именно в привычном для меня месте, через которое я обычно вторгался в иномировье? Обычно оно само следовало мне навстречу. И словно всасывало, ввергало, вносило... А здесь всё оказалось очень даже обыденно - холодно, неуютно и даже не постепенно. Я прочувствовал весь спектр входящих в меня предпростудных ощущений...

Я действительно зяб и грезил уже о пальто из интернатовского одеяла под иной, пропитанной  антипожарным раствором мешковины со вставками из детского вельвета... Сшил его интернатовский художник-оформитель когда-то очень давно в моем детстве, да так и проходил нем очень далекую зиму, во время которой он увлекся рисованием силуэтов Мерлин Монро белой и серой гуашью на голубом фоне.

Эти открытки имели эротический подтекст, так как открывались неким тайным образом навыворот, оголяя лобковую опушку западной кинодивы в сером купальнике кролика... На той второй Мерлин внезапно оставались белые кроличьи ушки да такой же призывный хвостик, который озорным образом оттенял голую попу.

Такие авторские открытки обычно шли по десять рублей, хотя сам Валентин в рождественскую пору: с 25 декабря по 7 января - просил за них по двадцатке... Что и говорить, сексу в ту далекую пору не было, а рождественские эротические открытки были... И даже очень, и был Валентин - маленький, медальонно-демонический, и было, было, было...

3.
- Не настольгируйте, - вмешался вдруг маленький человечек. Я тут же в нем признал мастера Тхена. Того самого, который был сноровым во всех прошлых моих сновидениях. - Не ностальгируйте, и пальто Валентина вам ни к чему... Оно будет тесным на вас и на острове неуместным. Там выдают  паланкины для постояльцев. Все что вам надлежит знать и ведать - только то, что вы постоялец.

- Значит, как и всегда ориентация на месте и в потоке внезапно возникающих обстоятельств.

- Да, да вам это привычно. Так что не перетягивайте одеяло сна на себя и всё будет путем... Вам, право, понравиться...

- Ну, разве что... - я согласился. При этом я обычно кивал головой. Или так мне только казалось. Но мастер Тхен обычно замечал эту мою отмашку.

-Тогда следуйте в дом. Он на берегу. Это не первый дом на берегу. Прежде вам снился некий подобный дом на юге Италии. Я туда доставлял ваших усопших и отъехавших на ПМЖ в США родственником. И как я вас тогда предупреждал, так и случилось... Ничего хорошего из этого так и не вышло.

- И всё же, это было столь необычно, что даже приятно. К тому же щекотало мое самолюбие, ведь во сне у меня с ними уравнивались шансы...

- Ах, вы об этом, тогда в этом смысле, этот сон вам явно прийдется по вкусу. Только не перебирайте его подробности на себя... Прошу вас, просто постарайтесь пережить в нем отведенное на это сновидение время...

- Так оно и будет, почтенный мастер, коль скоро вы не ограничиваете лимит столь быстрого запредельного времени...

- Тогда вперед. Когда потребуется, я вас найду! - и он растворился в воздухе, словно и не был.

4.
По всему обозримому побережью роились птицу. Завидев меня, многие из них сорвались с прибрежной полосы в небесное пространство, впрочем, такое вислое, что казалось - оно пожирает дол - и землю, и море... Алчно, тяжело, серо... По этому долу вдоль морской кромки бродил человек. На нем была эпикировка бойца нынешнего АТО.

Вскоре он подошел ближе, и я его разглядел и узнал. Это был Обиженный_снайпер. Год тому назад он застрелил восемнадцать ватников и очень сокрушался, что за год боев из никто так и не похоронил:

- Дядя Веле, я их убил,  а они - своих за год войны так и не похоронили... Те сначала жутко раздулись, а затем сжухли и почернели... Так те к ним подносили спички и трупы, дядя Веле, вспыхивали  каким-то чадным осенним пламенем. Такое возникает, когда жгут листья. Вот я и не выдержал – и вот я здесь…

- А что дома?

- Там у меня привилегии. За квартиру минус триста, к психоаналитику отправили на психокоррекцию. А они орали во мне до тех пор, пока их подельники не подожгли. Вспыхивали и горели недолго. Не прогорали. Затем к ним прибегали мелкие грызуны, а однажды подошли даже волки. Такие серые, жестокие, сильные. Но на волков выслали егерей. Били по лицензии. Волки - не враги. На них не требуется снайперов. А егерю что - застрелил особь - получи 30 гривен. Всё просто, как тридцать серебренников. А ко мне эти восемнадцать всё лезут и лезут... Вот и постреливаю.

Да вы проходите. Вы ведь как-никак свой... Так что вам в Домик. К нему не более пятидесяти метров. Правда, сплошь и рядом птичий помет... Но он, говорят, если высушить и перетолочь со цветом ромашки - омолаживает... Я хоть не проверял, но от забредших сюда барышень слышал. Правда, только, где те барышни. Да и в Домике мне неуютно.  Так что обычно сплю только в засаде. Прямо на берегу.

- А что, так и не куришь?

- Да я и не пью... При бессоннице после выпивки впадаешь в сплошные кошмары. У иных крыша едет...

- А ты, значит, во временную отмазку, на Птичий остров?

- Отож... Да и вас самого, гляжу, сюда занесло.

- Та я ж за своим...

- Вот и я жду свояка... А его всё нету и нету...

Прощаемся... По тропинке изгаженной бело-серым птичьим помётом бреду вдоль берега к Домику. Если по количеству помета здешних птиц должно быть видимо-невидимо. Но с птицами что-то не так. То ли кричат меньше положенного, то ли их не столь уж и много... Уточнить бы у местного егеря или хотя бы у мастера Тхена. Но мастер Тхен обычно немногословен. Похоже, он всё ему положенное сказал мне ещё накануне...

5.
Домик деревянный, добротный, похоже даже двухэтажный. Чуть смахивает на симбирский ленинский. Впрочем, похож и на простой финский домик современной конструкции. И точно обгородительные перильца на втором этаже не резные ульяновские, а скорее сборные заводским методом. На втором этаже гостевые комнаты. Мне безмолвное послание. Ваш номер восемь. Восемь так восемь.

Поднимаюсь, захожу, нахожу свежо постланную постель, скошенное припотолочное окно, сквозь которое проливается вечно утренний свет и всё... Небольшая ниша для вещей - раздеться, одеться, переодеться в домашний махровый халат, пижамные брюки и шлепанцы... Всё. Я вроде как дома. Пора подумать о шаманине...

Да, я гаразд сейчас сесть и рубануть нечто с устатку, прикормить червячка, но на кухне мне предложили только  керамическую белую чашку с ровными ослепительно чистыми краями. А печенную картоху велели ждать.. Такое меню, и к нему особые правила...

На кухне двое из ларца. То ли братья, то ли братские души, то ли унисекс-парочка.... тех еще ребяток. А всё почему. У одного во владении, личном владении финский нож, складной финских нож для диверсантов, со смещенным центром тяжести. Такой и в тело входит как масло. И как видно, входил.

Потому что нынче этим ножом на дровяных колотых палениях режет владелец ножа некие покаяния. Для этого расщепляет прежде наколотые дрова на дощечки, а затем режет до того времени, когда второй, из-за отсутствия ножа  бросает эти изрезанные словами покаяния дощечки на мангал и там они пылают до угольев, на которых второй приятель непрерывно печет картофель.

Случается, тот, который таким образом кается, режет ладонь, случается, что и глубоко,  и тогда его приятель посыпает раны своему прижимистому другу пеплом, в котором есть и от картофельной шелухи, и от спеченных на костровье палений... Таким образом, целятся раны, а картофель так никто и не чистит, хотя у дома криница чистой воды, а на кухни бездна всяких кастрюль...

6.
Под крики прибрежных птиц ем печенную картошку, которую сызмальства не люблю. За что любить, когда в интернате наблюдал многократно пакгауз кухонный с ослизлым картофелем, который растекался по рукам картофельной затхлой сукровицей и вызывал приступы тошноты. Эта тошнота осталась во мне навсегда. С тех пор, сколько бы не был сухим картофель - я ему не верю и подозреваю в рожденной гнилости...

По дому сомнамбулой бродит седая девушка(женщина(старуха)), которая всё время зябнет. Я словно слышу её внутреннюю мантру: "холодно мне холодно" и не желаю понимать - отчего. Но она сама демонстрирует у стола свои посиневшие руки и тут же жалуется...

- я всегда умудряюсь терять одну из двух варежек. Обычно - кейвин кляйн. Это традиционные рождественские варежки. Мне их дарили с детства. Затем я шла лепить снеговиков и варежки промокали. Затем бабушка одевала варежки на маленькие баночки. Иногда от печного тепла одна из двух баночек взрывалась, и бабушка выбрасывала тогда и банку и варежку. Так у меня оказывалось много многоцветных варежек, но всегда только по одной штуке.

Но затем наступила эра баночек из-под пепси-колы. Это были очень аккуратные жестяные баночки, но с ними любил играться чисто по-ребячески маленький чау-чау. Он загонял обычно одну из двух баночек в какой-нибудь крайний угол. Это только  у людей в комнате четыре угла, а у песика всегда их немало... Когда десять, когда и сорок...

Не верите, а откуда же это московское сорок сорока церквей. И что главное - все до единой - у черта на куличках. И даже не потому что московские...а по жизни загребной, под себя жадно гребущей...

- А чему вы, барышня, удивляетесь... Это ж от имперского аппетита, переходящего в вечный собачий голод. Да вы ешьте, ешьте. Картохи на всех хватит. Хотя у меня вся эта печенная хрень уже давно в горле стоит. Я бы и пюрешку подъел, так вот ведь он черт несговорчивый, ножичка не дает...

- А вы не чертыхайтесь, пожалуйста. Мне и без чертей холодно, холодно, холодно....

- Так вы выпейте чаю, предлагаю я неожиданно. Вон ведь здесь в чем закавыка - каждому своя кружка керамическая положена.  А к ней набор пакетиков заварок всяческих да еще разнотравий... Хошь - чай, а хошь чеброк пей без устали, пока не согреешься...

- а если внутри холод стоит... Что тогда?

- Тогда это к нему. Вон видишь он режет молитовку на сосновой дощечке... Поговори с ним разрадит, - советует картофельный дока.

В это время за тянусь за своей полюбившейся белой чашкой и замираю - вся она в странных выщербинках и надолбах гористой рельефной формы.

- Это что еще за вычурная хрень-дребедень, - произношу сквозь зубы я - сцеплено негодуя...

7.
Река качает берега, как взморье Птичьего острова качает низко-свинцовое, словно приплюснутое мартовское небо... Под ними случается всякое... То прогремит сухим кашлем надломленный болью выстрел. Это опять кто-то убит. Условно. Во сне невозможно убить, во сне возможно любить... Если только отыскать соразмерность... А её ни черта здесь нет!

Нет, как вам покажутся эти двое, которые унисекс... Они и обряжены в черно-синее спортивки с фиолетовыми бобочками-топиками... На одном бобочка, на второй топик, но сейчас оба в оранжевых куртецах, столь же вздорных, как они сами... Или этот Обиженный_снайпер - он убивал, а похоронные команды не шли плотно за ним, или просто за ним... Шла в виде свиного гриппа очередная испанка.... Дожимать инфекцией сразу не убитых...

Или эта моя белая керамическая чашка. Странная она - она буквально на глазах снова стала аккуратно овальной, без надолбов, а мастер Тхен принес нечто достаточно продолговатое, словно целлофановой упаковке... Упакована, между прочим, как отстоявшее свое новогодняя квартирная ёлка. Позвал меня в комнату номер семь  -помочь снять упаковку. Никакого полиэтилена.... Какая-то белая желейная вязкость, а всё равно - лед. Хотел начать отбивать отдельными кусочками, мастер Тхен только и изрек: - Не смей!

Стал вслед за немногословным мастером наблюдать, как оттеплевала чья-то примороженная жизнью душа... Сначала из-под ледяной шубы просветилась серая горлица, чуть светлея и укрупняясь стала голубкой, а затем в вытянутой шее просветилась болотная трясогузка и образовалась белая лебедь со сложенными крылами... Я обмер... В комнате стало парко...

И стремно... Лебедь, оттеплевая, превратилась в высокую тонкокостную девушку с мечтательными чертами лица... В руках у девушки была та самая ущербленная многократно кружка!

- Ну, эта вещица тебе ни к чему! Во сны нельзя проносить контрабанду! Хватит вам одной кружки на двоих!

- Так это она мою кружку щербит?

- А то... А можешь быть это ты срезаешь с кромки вашей кружки порывы её души?

- Так они ж болезненные... - возмутился я.

- И я о том, - внезапно согласился мастер Тхен, - но вы разберитесь... или-или... А пока на прогулку!

И вот мы бредем к дальнему пирсу... И, похоже, что единственное, что нас объединяет - это наша несоразмерность... Седая девушка - зябнет, внезапно отогревая в Домике - занята самоедством, двое_из_ларца думают о своем: он о том, что на сей раз вырежет на поленце, а она, как соберет золы после печения очередной порционной дозы картошки, на случай, если он обрежется своим режиком...

Так и идём... Я за самоедкой, затем  замерзающая зябко, затем эти двое, затем сжатый человечек со снайперским карабином, затем мастер Тхен... У него Дар - собирать озябшие души, у него миссия - отогревать или хотя бы определять человеческую несоразмерность и что-нибудь с нею делать... Не просто делать... Творить!! Не просто делать... Целить... Не просто целить... Врачевать....

8.
- Почему столь странны в своем поведении здешние птицы? - неожиданно спрашивает Она  своего Его с ножичком исповедальным. - Почему в неба они вполне вольготны и так парят, что кажется - целого неба им не хватает. Но как только опускаются на берег - тут же начинают нагребать лапами песчаные дюны и строят из них очень даже определенные колеи, от которых ни влево, ни вправо...

- Потому, что они - люди, у которых вырвали души... Или скорее души, так и не пожелавшие возвращаться в людей. Там в дальнем сарайчике у мастера Тхена я их видел.

- Кого ты видел? - внезапно всполошилась Она.

- Их, вчерашних людей, - осторожно ответил Он. - Они как куклы, только уголки губ чуть отвисли. А так они даже теплые... И словно подвешенные... В пространстве... Я как увидел - обмер. А они даже не шелохнулись... Один даже умудрился не донести печеную картофелину ко рту. Она так и замерла у него в руке...

- Вот видишь,  - вспылила она. - Я же тебе говорила, что и ты однажды замрешь со своими молельными дровяными дощечками. Отдай ножичек, я хоть раз картошки пюре сварю... Я же помню, как ты прежде любил пюре...

- Я бы рад бы... Но только дал себе обет... На десять тысяч молитв всемогущему Проведению направить меня в будущем...

- Да какое у тебя, идиота, будущее... Резьба на дровах...А их уже на выпечку картофельную не хватает...

- Так ты тогда и не пеки, всё равно половина картохи сгорает, обугливаясь в угли....

- Масло ты мое масляное... Тогда точно от голодухи помрем... Ведь кроме картохи здесь только птицы. Да и те, понимаешь уже, сам говорил - души! Души несъедобны...

- А пюре хоть здесь будет настоящим?

- Клянусь! Только ножик отдай!

- В Домике отдам.

- Не отдашь! Или сейчас, или никогда - сдам свое тело, повешу его в сарайчике, а сама в гагары уйду!

- Эй, ты так не шути... Так уже было... Одна здешняя чайка - это твоя недавняя подружка - Люси. Помнишь, ей всё казалось, что у неё  деформировался маятник души, и её утром тянуло в вечер, а вечером в утро.. Так я её там видел, в сарайчике том. Так по сих пор и качается слева-направо, а эта чайка все время по своей колее точно за тобой идет, спотыкаясь.

- Ну, а если ты знаешь, даже про Люси знаешь, почему ножик не отдаёшь...

- Боюсь, что этот снайпер выхватит его у тебя и перережет всем нам горлянки...

- Тогда он даже в дом не заходит...

- Тогда держи! - внезапно говорит он и передает ножик ей в руки... И это хорошо. Значит, сегодня на обед будет пюре... Такие дела, кюре... Такие дела, мастер Тхен... Такая  между ними явлена соразмерность...

- Да, теперь я их отпущу, - внезапно говорит мастер Тхен, - а вот Люси  возвращу на их места со своего сарая. Не я её туда отправлял. Не мне и держать там эту стряпуху. Так что и о печеной картошке, и о пюре можешь забыть... Впереди день разносолов!

Со словами мудрого старика взмыла в небо чайка и растворились в пространстве двое из ларца - Он и Она.

9.
Вы когда-нибудь пытались передавать состояние сна во сне. Как по мне, это как бы после политического шоу Матвея Ганопольского резво переключиться на чуть подвяленный нынешний англоязычный молодежный рок и постараться врубиться. Это нечто. Для тех, кто изнутри получилось всё последующее  днем стряпухи Люси.

Где она доселе была вы как бы помните. Как чайка её сумятещейся души влетала в её тело обратно - неведомо. Но вот стала греметь огромным оркестром кастрюль и сыто аранжировать в Домике собравшихся жрачкой, хавчиком, просто сытостью... Ели до отвала. И замершая душа с потерянными в пространстве возрастов варежках, которые сушились то на маленьких соковых баночках, то на баночках пепси-коллы, непременно у печки, непременно падая за печку, от чего растеряшку всё время била и била дрожь.

Стал захаживать на хорошие сытные столы и Растревоженный_прошлым_снайпер, но уже без снайперского скорострела и защитной лохматой сетки, одной из тех, которые вязали киевлянки и гости столицы на площадях древнего города. Он перестал что-то в себе менять и просто ел - сыто и много... Просто отъедался.... Просто разговаривал с Люси о всяческих предъявственных
событиях и мелочах, которые для них обоих начинали быть всё более и более значимыми.

Не одобрял трудяга снайпер только выщербленный вариант нашей  с вновь оттаявшей на двоих кружкой и всё убеждал девушку выбросить из головы дурь с зазубринками на кружке...

- Мне, говорил он, - после первого убитого сепера захотелось ставить зазубринку на стволе. Но ствол был какой-то зарубежный, особой спецпартии, нас очень просили безо всяких излишеств на стволах, и всё же резанул. Первую и последнюю отметку. И почему-то стало неловко... Сеперы и говорили по-русски, и жили как бы бок-о-бок, тогда как ствол точали где-то в Германии... Не хорошо получалось. А пропускать эту сволоту было нельзя. Так что все последующие семнадцать держат только в уме...

Когда прибыли эти двое из ларца, я у того, что Он, не Она стал просить ножик и часами рисовать им на песке все до единой 18 зазубрин. Но эти отметки смывало море, а местные птицы там ещё очень не скоро начинали ходить... Затем я каждую ночь стрелял ровно 19 раз в сторону моря. Правда, где здесь взять-то патронов! Нажимал на курок и отрывисто цокал языком... Получалось жутковато и страшно похоже, но затем, мне стали подыгрывать в моей страшной игре птицы...

Тогда-то я и понял, что это не птицы, а души... Подлетая под прицел, они падали на кромку берега самыми настоящими человеческими силуэтами.... Вы мне еще окрошечки не плеснете... И вот тот кусок кулебяки... Ну, да... Измотался я... Изнемог... Глаза давно уже высохли, а их всё не хоронят... То же мне - идти против нас без похоронной команды. Это же не по-человечески.. А Люся - человек! Она кушать готовит...И знаете как, да что говорить... С любовью... И ещё с чем-то особым... С соразмерностью к моим аппетитам и вкусам... Я даже жмурусь...

А хмурюсь только тогда, когда вижу щербатую чашку... После градов весь Донбасс словно ощербатили, ощербинили, ошкерили, оторвали... Вас, собственно как, девушка зовут?

- Ингрид.

- Пожалуйста, Ингрид, пробуйте пить из красиво отвальцованой чашки. Это же так вам соразмерно...

- Как и вашему партнеру... по чашке, - осторожно прибавляет раскрасневшаяся стряпуха Люси...

10.
Мы снова отправляемся на дневную прогулку...

- На сей раз с вещами! - строго предупреждает мастер Тхен.

У меня с Ингрид одна на двоих вечно новая без единой щербинки белая керамическая чашка, у Люси в руке - рука снайпера, впереди всех нас идет вечно зябнущая... Она первая ступает на дебаркадер. Справа от неё расположены банка из-под пепси-колы со свекольной варежкой кельвин кляйн, справа - стеклянная баночка детского сокового питания с напяленной на неё варежкой  кельвин кляйн слонового цвета. Озябшая печально вскрикивает!:

- Нет, вы только подумайте, вы только подумайте! Варежку слонового цвета я потеряла, когда мне было шесть лет, а свекольную - когда мне исполнилось двадцать! Вы теперь понимаете? Я так и осталась навсегда телесно несоразмерной! Правая сторона тела у меня вечно детская, а левая сторона тела почти уже старческая.

Тут-то я и вспомнил где и когда ещё в студенческие годы однажды повстречал эту женщину. У неё был редкий дар ограждать от нарастающего безумия, у неё была миссия пересилить себя и подарить миру собственную несоразмерность души. Она училась петь и ваять, спорить со своей хворью и утверждаться на земле духом. Ей было отведено очень мало времени, но она успела промелькнуть в судьбах множества киевлян, являя участь, сострадание и внося соразмерность даже в самые несуразные сны.... Как же её только звали...

По крайней мере, сейчас, во сне она постепенно превращалась в горлицу, всё время гортанно гласолая:

- Мне становится всё теплее, теплее, теплее.

А затем она улетела, не оставив на песке ни следа, ни колеи....

Иное дело, Иное дело, что снайпер и Люси, двое из ларца, и я с Ингрид возвратились в пестрый человеческий мир, где нас еще только поджидало повторное пробуждение в уже соразмерном для нас пространстве.

А вот мастер Тхен, он уже нес к домику чью-то новую душу отеплять и испытывать на соразмерность к будущему...Многие так и остались на этом острове птицами, оголив души и позабыв напрочь об оболочках земных... Правда их тепло, как и тепло горлицы, так и осталось до времени несоразмерным...Так и бывает со многими... Но только до времени. Об этом и попытался сказать однажды практически каждому мастер Тхен. И если он еще не приходил к вам сновидения, то это вовсе не значит, что он не пожалует к вам Завтра.
10-12 января 2016 года


P.S. А теперь на закуску, вместо литературного пряника: наслаждайтесь!

• Веле Штылвелд: Похититель звуков, вещеее сновидение

Мало кто сегодня упомнит о резном ключе Падолини... А когда-то этот ключ был притчей во языцех. О нём говорили, о нём слагали легенды, да его просто боялись! Точно так же, как и копья Падолини. Но вы и о нём не знаете? Нет, вы серьёзно?! Тогда я вам сейчас сам всё расскажу. Но только, если позволите, обо всём по порядку...

Бывали ли вы когда-нибудь в Венецианской лагуне? Честно говоря, я там тоже не был ни разу, хотя профессия моя и разъездная.

Знаете ли, я представитель Духовного сыска. Меня обычно посылают из-за пределов нашей Реальности, скажем, во сне кое-где кое-что утрясать. Уже не впервые.

Сан у меня невеликий, похвастать особо нечем-то, но работы впрок. И головы не поднять. Нет, вы только подумайте, чуть голову на подушку, тут бы только поспать, а мне работай, работай...

Вот и осуществляю Духовный надзор, а то, не приведи Господи, скольких негодяев не удалось бы в жизни остановить. Ведь если он негодяй, то негодяй даже в предощущениях.

Недавно с одним таким фруктом – Бартоломео Падолини, может быть, слышали, всю ночь до третьих петухов промаялся-прокувыркался.

Он ведь кто? Странная личность, дворецкий. Понимаете, в одном из старинных замков в итальянском предгорье Альп бездну лет служит дворецким! У самого же себя! Итак, уже четыреста лет...

Да-да, я не оговорился. Четыреста. С виду – вылитый Паганини, только ни ростом, ни талантом не вышел, да и жив до сих пор. И некоторые приговаривают о нём всякие житейские гадости вроде того, что вот уже лет эдак триста не снимал он своей ливреи. Но я-то знаю, что каждые пятьдесят лет он себе новую ливрею заказывает! Да-да-да, на днях заказал восьмую.

Теперь лет пятьдесят будут шить – ручная работа, шитьё сплошь золотом на серебре. Денег старик не жалеет. Говорят, он родственник Агасфера, а тот никогда денег не считал, но и с Бартоломео Падолини, своим внучатым племянником, между нами, не шибко водится. А всё потому, что этот Падолини вор. Да, представьте себе, вор, но особый! Он похититель звуков.

О, это давняя история. Вы и не поверите. Всё начиналось в голубой Венецианской лагуне. Когда-то однажды в безоблачную лунную ночь из лагуны выплыла маленькая копия каравеллы Кристобано Коломбо – “Нинья”, на борту которой был единственный пассажир – альт Страдивари!

Страдивари просто обожал создавать альты! А крючконосый Бартоломео – слушать. О, Падолини не просто слушал! Он впитывал в себя волшебные звуки и лишал инструмент голоса, а исполнителей на инструменте – таланта и даже жизни.

Это страшный человек, и история эта страшная. Падолини покупал инструменты у великих мастеров или их наследников, а то и просто у коллекционеров по всему миру, и дарил их талантливым юношам.

Юные исполнители были обычно в восторге: им предстояло играть на божественных деках, касаться божественных струн, целовать божественные эфы, и они соглашались на единственное страшное условие Падолини – свой первый концерт сыграть для своего благодетеля в горном приюте в итальянских Альпах, посетив прежде в предгорье роскошный замок своего мецената, который даже в замке своём представлялся не более чем дворецким. Ах да, о ливрее дворецкого я вам уже рассказывал.

В этом замке юного исполнителя поджидал целый каскад чудес: здесь он мог наблюдать за строительством очередной малютки-каравеллы "Нинья", а так происходило ежегодно, затем избранник судьбы присутствовал на балу среди юных обольстительных фей – божественноголосых, как волшебные морские Сирены. Одна из таких сирен обязательно уже под утро обольщала юнца, а затем он ей играл на подаренном спонсором инструменте, а она пела. А до того был торжественный ужин, праздничный фейерверк и...

Наступало позднее холодное утро... Серьёзно, холодное. Северная Италия – не Венеция. Вы видывали когда-нибудь картину Сурикова “Переход Суворова через Альпы”? Такие они, Альпы.

На юношу одевали поверх концертного фрака в тёплый овечий тулуп, и он уходил в высокогорный приют следом за Падолини, который выступал со своим знаменитым копьём в руке, в шитой золотом по серебру ливрее, поверх которой на золотой цепочке, выполненной венецианским витьём, покоился какой-то странный, вычурный ключ.

В горах очень хорошая слышимость, но от обилия звуков могут прийти в движение снежные пласты и образоваться лавины. Так вот ни звуков, ни лавин в тех местах ни единожды не случалось. Выдающийся исполнитель играл в приюте, состоящем из продуваемых досок, но никто (!) даже из рядом стоящих с приютом его просто не слышал, хотя концерт порою длился по шесть-семь часов.

Затем из приюта выходил уже один Падолини. Перед собою он бережно выносил инструмент – Гварнери ли, Страдивари ли. Едино. Кто-то из слуг выносил из пустого приюта копьё, и вся процессия шла в замок, совершенно не задавая вопроса: куда исчез исполнитель. Как не удивляло никого и то, что конец копья нисколько не был окровавлен...

В Запределе почувствовали катастрофу. Через сто лет со всей Земли должны были исчезнуть все великие инструменты, а вместе с ними и все величайшие виртуозы-исполнители.

Теперь о голубой Венецианской лагуне: каждый год по ней проплывали на микрокаравеллах в вечность великие, безголосые инструменты. Там, в итальянских Альпах, в высокогорном приюте все они навсегда лишались своего звонкого гениального голоса.

И тогда было принято решение – подослать к Падолини меня под видом нового виртуоза. Идея незатейливая в самом добром своём побуждении, но почти неосуществимая. Я вам разве не рассказал, что однажды, ещё до рождения, какой-то слон мне туго наступил на ухо. Только не спрашивайте, на какое! Поверьте, он неплохо помялся на обоих, а потому для меня что рэп, что сиртаки...

Но, как видно, это и было необходимым условием. В Запределе я не то, что на нашей грешной Земле, где мне все с тоской говорят: “мало того, что ты умный, так ты ещё и некрасивый”. И знаете, приходится соглашаться. А вот в Запределе – я просто импозантный красавчик.

В общем, клюнул на меня Падолини и посулил альт Страдивари. Я от умиления даже облобызал его серебряную манишку. Тут всё и завертелось: и фейерверк, и бал-маскарад при свечах, и нежноголосая итальянская северянка, южанки мне не приглянулись, а серьёзных промахов в выборе фей за мной не водилось, так что ночь была достойна самых чувственных описаний.

Да зачем они вам, вы, я вижу, в этом деле тоже не промах, а значит, опустим обсасывание тел и перейдём к позднему морозному утру. Лично меня потряс овчинный тулупчик. Он словно прирос к плечам – век не снимал бы. А тут ещё моя пылкая красавица за процессией увязалась. Странно то, что Падолини не возражал. И на её плечики шубейку нашёл. Должно, был продуман им и такой вариант.

А высокогорный приют оказался чуть ли не порушенным сарайчиком, стоящим на семи горных ветрах. Только втроём мы в него и вошли. Лично я – с трепетом. Попробуй не трепетать, когда за четыреста лет ни один ещё виртуоз из этой хибары назад нос не казал.

Но хибара внутри оказалась настоящим концертным залом, с подиумом для исполнителя, с роскошной ложей для единственного слушателя, Лилит, и той пришлось подле него просто стоять. Я же открыл дорогой футляр, вынул из него альт, взял его на минуточку в руки и чуть не обмер.

Из глубины огромного зала на меня смотрели четыреста исполнителей, запрятанных в нишу Времени, закрытую на ключ, висевший теперь на серебряно-золотой ливрее похитителя Звуков. Я снова положил альт в футляр. Видение исчезло.

Я положил, но не смог бы этого сделать человек одержимый, вот почему все они просто не осознали своей западни, полагая, что им пригрезились многочисленные поклонники... Я так более не полагал. Теперь я прямо посмотрел на Лилит. Наши взгляды рассказали нам, что мы здесь оба не случайные люди, а единомышленники, и тогда я заявил этому отпетому фрукту, этому страшному человеку, что никакой я не виртуоз.

– О проклятие, – взвыл Падолини, – да знаете ли вы, что сегодня единственный день, когда в этом зале можно столь прекрасно играть?.. Но кто это сделает, раз не вы?! Кто, о, Боже мой, кто?! С чем уйдёт новая каравелла?! Что за люди, что за время, почему все лгут, если до сих пор умел лгать только я... Но даже это не главное. Ведь сегодня же день обета! Я обещал... Я обещал отбирать у Человечества Звуки...

– Вот и славно, – заступилась за всех нас Лилит. – Вы обещали, а мы ни при чём... Ведь мы ничего никому вроде не должны... Но коль скоро за гостеприимство следует заплатить, мы с величайшим уважением выслушаем вас, мэтр Падолини. Играйте, или четыреста лет вас так и не научили держать в руках этот божественный инструмент?!

– Да что вы говорите, мерзавка! Я – величайший исполнитель всех времён и народов! Я – действительно инструмент, я – действительно эфы, источающие сладчайшие звуки, о которых вы и не ведаете... Но, если я сыграю, я уйду к ним!.. А я хочу жить!

– Но, если вы не сыграете, быть вам клятвоотступником, а это вам не простят...

– Я страстно хочу жить!

– А они не хотели? Играйте, Бартоломео!.. Ваше время пришло. Докажите, что и вы прожили не впустую. Мы с писателем ваши душепреемники. Отдайте ему копьё, а мне ключ, они вам больше не понадобятся...

Падолини повиновался. Взгляд его был ужасен, руки у него тряслись:

– Мне будет стыдно посмотреть им в глаза. Ведь я однажды украл их талант.

– Теперь возвращайте... И готовьтесь к лавине в горах. Эта лавина погребёт и ваш замок.

– Мне и прощаться не с кем... Разве что со Звуками... Ведь сколько столетий я так алчно крал их у Человечества!

Больше Бартоломео не сказал ни единого слова. Руки потянулись к альту, отыскали смычок, и он заиграл. Так божественно никто не играл на этой Земле со времён великого Паганини. Он играл, вызывая лавину в горах, а я отчаянно разбивал копьём временную перегородку. Наконец, мне это удалось и из-за перегородки времени стали по одному выходить виртуозы, отбирая у Падолини свой великий талант

Отныне их дорога, долгая и светлая дорога простиралась в Вечность, где ждали их оставленные матери, возлюбленные, концертные залы и никогда так и не рождённые на этой Земле дети.

Каждый из них прикасался к ключу в руках Лилит, прощался кивком со всеми и отбывал в вечность. Когда подошло время уйти последнему, талант, виртуозный талант коварного Бартоломео иссяк.

Теперь ему самому надлежало уйти в ту нишу времени, в которой он прежде держал своих виртуозных узников. Но прежде я забросил в эту нишу копьё. Пройдя преграду времени, оно рассыпалось в прах. Так же поступила с ключом Падолини и поддержавшая меня в столь трудном деле Лилит.

Ниша стала пожирать тело похитителя Звуков. Он отчаянно и цепко держался за альт работы великого Мастера. Этого я допустить не мог. Этот альт должен был остаться и принадлежать Человечеству. Я цепко ухватился за альт Страдивари, но Лилит приказала мне не делать этого.

– Он сам его тебе отдаст в последнюю минуту. Он просто будет обязан отдать то, что ему не принадлежит... – И действительно, в последние мгновения сам Падолини протянул мне альт.

– Возьми и да будет тебе альтом твой письменный стол, а этот альт принадлежит Человечеству.


май 1998 – май 2000 гг.